Мне же это словосочетание напоминает не только те, стародавние времена. Оно для меня означает и гибель маленькой, обособленной, своеобразной человечьей цивилизации, общины трудолюбивых, талантливых, гордых красивых людей, чья прапрародина — далекая Индия. Поселение это бесследно исчезло — такова была злая воля властителей.
Вот такой поворот хрупкой судьбы симферопольской древней слободки.
Цыганский поворот…
Письмо четырнадцатое:
БЕЗ ЗАГЛАВИЯ
Дорогой внук, как ты уже знаешь, недочеты и перегибы в моем воспитании со стороны родителей я, много лет спустя, старался ни в коем случае не повторить по отношению к своим детям, и, особенно, к тебе. Ты ведь был еще крошкой, когда мы стали закалять тебя и воздухом, и холодной водой, и, особенно, солнцем; сейчас я могу не без гордости сознаться в том, что сибирской зимой, открыв балкон, я выставлял тебя, голопузенького, прямо в снег босыми ножками, отчего ты радостно смеялся.
А вот то, что я рос "изолированным от среды" и потому переболел всем от рахита до туберкулеза, не могло не повлиять и на психику, и на склад характера. Я очень болезненно воспринимал свою неполноценность, тем более, когда о ней говорили вслух взрослые (жалеючи) или дети (дразня). Мальчик с непомерно большой головой, остриженной под машинку (отец признавал только такую "прическу" и собственноручно остригал нас с Толей), с узкой и кривой "птичьей грудью", с худенькими, загнутыми дугой ножками — я казался себе никчемным, мерзким, безнадежным уродом, что подтверждалось вполне объективно любым из наших многочисленных зеркал, и очень меткой кличкой, данной мне тогда пацанами — "Утенок".
Очень тяжко, скажу я тебе, быть таким вот "гадким утенком", особенно на улице. Да и в течение всего периода школьного симферопольского обучения я был самым маленьким по росту в классе, и это тоже меня сильно угнетало, тем более что мать исхлопотала для меня исключительное "благо" — полнейший запрет на уроки физкультуры, и полнейшее же освобождение от переводных экзаменов (а они существовали тогда, начиная с пятого класса).
Униженное положение в школе и на улице и послужило причиной углубления меня в другие, менее враждебные миры — в мир замечательной живой Природы, окружавшей меня в сказочно-зеленом, наполненном разнообразнейшей живностью Дворе, а потом и за городом, в мир старинных дворянских вещей и книг, окруживший меня в Доме, и в другие, тайные, только одному мне ведомые миры — о некоторых я написал в предыдущих к тебе письмах, рассказах и книгах, которые удалось издать, — в картинах, этюдах и рисунках. А тогда меня, в детстве, попросту говоря, большинство окружающих не понимало… Например, на свои зоологические экскурсии за город я отправлялся, как правило, один: "перепробовал" брать в компаньоны сверстников — друзей по улице, одноклассников. Увы, мои "козявки" их не интересовали, а то и порождали новые для меня прозвища и клички.