– Нет, – ответил Мордет. – Я сам пойду к ней. Я слишком долго этого ждал. – Его губы кривились в довольной усмешке. – Отпустите ее охранника. Я хочу говорить с ней один. И казни часового на двадцатом посту. Он с опозданием спросил пароль и, хотя я ответил неправильно, пропустил меня.
Крота кивнул и повернулся к двери.
– И еще. Крота, после того, как ты уйдешь, проследи, чтобы никто не побеспокоил меня.
Крота кивнул и, повернувшись, что-то тихо сказал в узкую щель. Через некоторое время вооруженный охранник вошел в камеру, отдал честь Мордету и вышел в открытую дверь. Крота снова поклонился и вышел вслед за ним.
Мордет стоял в прихожей, смакуя миг победы. Его рот наполнился слюной, как будто он стоял перед столом для званых гостей, заполненным изысканными яствами. Его почти маниакальное желание дождаться этого момента действительно было похоже на чувство голода. И вот ожидание подошло к концу.
Он бросил взгляд в отполированное серебряное зеркало, висевшее на широкой стене комнаты. Человек, смотревший из зеркала, был тенью. Его волосы и глаза были словно темные отблески ночи. На нем была черная сатиновая рубашка с черными деревянными пуговицами, скреплявшими ткань на широкой груди, и кожаные бриджи. С его могучих плеч тяжело свисала черная накидка, своим длинными концом слегка касавшаяся его полированных сапог. Удовлетворенный, Мордет холодно улыбнулся своему отражению. Он чувствовал страх, который оно может внушать.
Мордет уверенными шагами пересек комнату, сильным толчком открыл тяжелую дверь и вошел в тускло освещенную прямоугольную камеру. На двух противоположных стенах горели два факела, а в камине, возвышавшемся у третьей стены, дымилась и пылала большая жаровня. Серные испарения серого цвета поднимались вверх и поглощались воронкообразным дымоходом. Из колец, вмурованных в стены, свисали различной длины цепи с наручниками на концах. Рядом с жаровней лежали металлические прутья; концы некоторых из них были воткнуты в пылающие угли. В середине комнаты стоял массивный стол, на котором лежала женщина с привязанными к столу толстой и жесткой веревкой руками и ногами. Когда Мордет вошел, у нее только слегка двинулись, следя за ним, полные презрения глаза. Мордет подошел к женщине и наклонился к ее уху; она щекой почувствовала его влажное и жаркое дыхание. Ее немигающий взгляд был направлен на заплесневевший потолок, дышала она ровно и спокойно, и только блузка подрагивала от бешеного биения ее сердца. Ее подмышки и ладони были влажными от огромного нервного напряжения. Соленый пот разъедал ободранные запястья под тугими узлами веревки. Ее крепкие бедра и икры были слегка напряжены, как бы не желая смириться с вынужденной неподвижностью.