Рой представил себе неторопливое раскачивание колокола, звук, чуть более высокий, чем чистое “до”, всегда разный и непредсказуемый ритм ударов. Любое проявление индивидуальности раздражало членов Совета. Мысль о том, как всемогущий Совет возненавидел старый колокол за его индивидуальность, заставила Роя улыбнуться. Он резко встал и вышел из кабинета, оставив пустую кружку возвышаться над столом, словно молчаливый монумент.
Рене Дилак сидела в крошечной прихожей, служившей в качестве приемной, общей площадью не более десяти квадратных футов. У одной стены стоял терминал компьютера, у другой – кушетка из искусственной кожи. Рене сидела на кушетке и читала “Дэвида Копперфилда”. Позади нее на стене висела афиша, на которой большими черными буквами, обведенными красными линиями, на потрясающе белом фоне было написано: “Актеры представляют: Мыши и Люди”.
– Ну, что, Рене, какие стоящие книги тебе удалось прочесть за последнее время? – спросил Рой. Это была не очень удачная старая шутка, которая, однако, служила их ритуальным приветствием. Рене оторвалась от текста и взглянула на него, слегка нахмурившись. Из-за искусственного освещения тонкие черты ее лица казались более резкими.
“Она тоже кажется слегка постаревшей“, – подумал Рой.
– Я думала, что ты уже в деканате протестуешь против решения Совета, – ответила она. – Не могу поверить, что нас осталось только двое.
– Знаю. Эти подонки приказали упаковать вещи Сэма и Гвен, не дожидаясь, пока они придут и все узнают. Я слышал, что вчера вечером декан позвонил им и сказал, что с сегодняшнего дня в их услугах университет больше не нуждается. Ночью их пропуска были аннулированы.
– Гвен звонила мне вчера вечером как раз после разговора с деканом, – ответила Рене. – Она стоически перенесла эту весть. Полчаса цитировала по памяти Теннисона, затем просто пожелала спокойной ночи и положила трубку. Я попробовала позвонить ей, но она, по-видимому, отключила телефон.
Рой задумался. Перед его глазами проплыли видения византийских царств. Они были хорошими друзьями с Гвен с самого момента ее прихода в университет. Они часто спорили за чашкой кофе о романтической поэзии. Гвен особенно любила Теннисона и его мечту о бессмертии; она цитировала его при малейшей возможности. Рой, словно священник, читающий литургию, произнес нараспев одно из стихотворений Теннисона:
…мы с тобою стары;
Быть старым – и почет и тяжкий труд.
Со смертью все закончится, но есть
Перед концом последняя возможность
Немыслимо прекрасное создать -
И нет греха в сопротивленье Богу.