Тройной агент был предельно точен, как английский лорд – вошел одновременно с боем стенных часов. Войдя в гостиную, он кивнул остальным, затем сверился со своими часами и сказал:
— Да, двадцать один ноль-ноль. Как и договаривались. Надеюсь, все уже в сборе?
— Нет, ждем еще одного, — ответил Серебряков. Афанасий что-то запаздывал.
И тут услышал голос этого самого Афанасия, донесшийся из уборной:
— Мене, што ли, чекаете, товарыщ Хрызоил? Та я вже давно тута. Заскочиу тильки по малой нужди – мучи нэма. Звиняйте, што бэз звонка.
— Класс! — восхитился Вьюн. — Высший пилотаж! Я – и то не услышал, как он прошмыгнул!
Если бы он получше знал Афанасия, это его удивило бы менее всего. Афанасий Хведорук от рождения обладал способностями поистине удивительными – мог без труда читать чужие мысли на расстоянии до пятидесяти метров, мог взглядом передвигать предметы, мог иногда (правда, обычно такое происходило непроизвольно, от волнения или от задумчивости) взмывать в воздух.
Такие его способности не могли остаться незамеченными. На родной Херсонщине его чуть было не прибили односельчане, считая лешим. В последнюю минуту спасло МГБ, забравшее его для исследований в одну из своих спецлабораторий. Но там Афанасию не давали пить его любимый портвейн "Бело-розовый", и чудесные способности его начали быстро чахнуть. Вызволением своим оттуда он был целиком обязан Виктору Арнольдовичу. Серебряков имел влияние на одного профессора, общепризнанного, с мировым именем светилу в области психиатрии, тот, осмотрев Афанасия, заявил, что в данных условиях у него судя по всему начались эпилепсоидные приступы и что без длительного клинического лечения его былых способностей не восстановить, и забрал к себе в психиатрическую лечебницу, где с тех пор Афанасий жил без забот и лечился вовсю своим "Бело-розовым", который Виктор Арнольдович в неимоверных количествах не забывал поставлять ему каждый месяц.
В данном деле Виктор Арнольдович рассчитывал на Афанасия больше, чем на всех остальных.
Однако надо было видеть лица всех собравшихся, когда Афанасий робко вбрел в гостиную. Даже Серебряков, все еще не оправившийся от нанесенного Колобуилом удара, не смог сдержать улыбку, остальные же и вовсе едва не прыснули со смеху.
Одеяние этого чудища составляли резиновые галоши на босу ногу, больничные кальсоны с тесемочками, волочившимися по полу, застиранный байковый халат, некогда чернильно-фиолетового цвета, а довершал все сидевший набекрень черный стеганый треух, который он почему-то не пожелал снять.
Невероятной густоты растительность, покрывавшая все его лицо, делала Афанасия и впрямь похожим на лешего. А какой, Боже правый, запах от него растекался! Это уж ни в сказке, ни пером! Гостиную сразу наполнила смесь запахов пота, солдатского цейхгауза, чесночной колбасы, дешевого портвейна, разумеется, "Бело-розового", вонючих папирос "Звездочка", и чего-то еще такого, что Виктор Арнольдович не смог и распознать. "Одеколон ему, что ли, подарить? — подумал Серебряков. — Так смысла ноль: все равно небось сразу же выпьет".