Глеб понимал. Перед командировкой в Латвию у него состоялся с генералом весьма неприятный разговор, полный туманных намеков и не очень хорошо скрытых угроз. Верещагин требовал, чтобы после завершения акции Грин ликвидировал свою напарницу, в противном случае уничтожению подвергнется он сам. Глеб тогда не подчинился и, несмотря на опасность, уцелел. И вот теперь старая песня зазвучала вновь. Старая песня о главном. О том, что все мы смертны, а некоторые – намногосмертнее остальных.
Решив не отвечать на риторический, а потому совершенно бессмысленный вопрос, Грин неопределенно хмыкнул. Он не знал, зачем согласился работать на кремлевских вождей, ежедневно, если не ежеминутно, рискуя своей головой. Он понятия не имел, какой срок отмерен ему на земле и что ожидает его в ближайшем будущем. Несомненным было одно: он, Глеб Георгиевич Грин, не мог долго существовать вне экстремальных ситуаций. Возможно, его организм был устроен таким образом, что требовал гораздо больше адреналина, чем кровеносная система обычных граждан. Возможно, это было просто какое-то неизвестное науке психическое отклонение. Но факт оставался фактом – всю свою сознательную жизнь Грин ходил по лезвию ножа и не желал спускаться на землю.
Видимо, понимая, какие мысли бродят в его голове, Верещагин не стал настаивать на ответе. Помолчал немного, держа руки заложенными за спину, раскачиваясь с пятки на носок. Посопел, поиграл кустистыми седыми бровями, сообщил Грину, где, когда и как его встретят, и сунул ему руку на прощание. Большая генеральская ладонь оказалась слегка влажной на ощупь. Пожимая ее, Грин подумал, что Верещагин, при всей своей напускной важности, как раз и осознает себя той самой мышкой, которую могут прихлопнуть, не моргнув глазом. Но ему не стало жаль старика. Он не любил проявлять жалость и терпеть не мог, когда жалели его самого. Среди того небогатого спектра эмоций, которыми наделил его создатель, не было места тем, которые мешали Грину функционировать в заданном режиме.
Иногда он казался самому себе запрограммированным роботом.
Очередная аудиенция у Астафьева произвела на Грина гнетущее впечатление. Каким бы лощеным, целеустремленным и энергичным ни выглядел президент, было заметно, что это лишь маска, призванная скрывать его истинное состояние. Грин отметил про себя, что Астафьев не так уверен в себе, как прежде, зато гораздо более многословен, отчего понимать его было сложней, а не проще.
Еще не зная, в чем дело, Глеб проанализировал поведение президента, его мимику, жесты, фразы и пришел к выводу, что, по-видимому, того сильно беспокоят приближающиеся выборы. В этом не было ничего странного. На его месте нервничал бы любой.