— Почему не сообщили администрации?
— Боялся. Все-таки спал…
— Где крючок?
— Мабуть, на полке. Туды швырнул…
Бижевич помчался в будку. На наше счастье, крючок валялся в пыли на полке. Юзеф Леопольдович пытался заглянуть в ствол шахты. Но испугался глубины и вернулся в горотдел ОГПУ. Приказал привести Юркина. Тот вошел в полупальто. Верхнего крючка на нем не было. Разорванная петля болталась.
Бижевич уверенно повел атаку:
— Когда оторвали крючок?
— Хиба я помню.
— Как он оказался в будке?
Не успел Юркин опомниться, как Бижевич пригвоздил его новым обличением:
— Куда девал Райса? Говори, гад!
Бижевич кинул крючок на стол и схватился за кольт. Глаза его стали пепельными.
— Упал, — обреченно пролепетал Юркин. — Упал в воду…
— Лошадь! Скорее! Лошадь! — заорал Бижевич.
На его крик сбежались чекисты горотдела.
— Скорее на шахту! Там — Гриша!
Юркина вывели, а мы — вихрем к шахтному стволу в будку. Каждый из нас надеялся: может быть, жив!
Запалили факелы. Вызвали пожарников.
Первым по веревке спустился Юзеф Леопольдович. Внизу была тьма и сырость. В факельном свете маслянисто поблескивала застоявшаяся вода.
— Спуститесь еще кто-нибудь! — послышался голос Бижевича.
Цепко перебираясь по веревке, я спустился вниз…
Хоронили Гришу-гирныка всем городом. Шахты провожали гудками своего сына на вечный покой.
За гробом шли и мы с Бочаровым. Будто бы живого видел я Гришу. Вот он залихватски гонит жеребца, хлещет кнутом оголтелых собак. Смеется заразительно: «Веселые люди долго живут. А мне треба коммунизм побачить! Чуешь?»
Поздно вечером Павел Ипатьевич зашел ко мне в номер. Он уезжал в Москву.
— Что же ты, Павел, доложишь начальству? — спросил я.
— Правду. Бижевич — не враг Советской власти. Он по-своему предан делу партии. Метод следствия острый. Этого ты не можешь отрицать. Так было с провокатором. Здесь выявил Юркина. Характер у него неудобный.
— Выходит, Бижевич оклеветан? — вспылил я и напряг свою волю, чтобы не наговорить дерзостей.
— Ты прав в части его пренебрежения к горкому КП(б)У. Ты прав насчет начальника шахты. Бижевич тут перестарался. В большой толчее неизбежно заденешь кого-либо плечом.
— Павел Ипатьевич, вы изменились до неузнаваемости!
— А ты, Гром, все такой же горячий, как в молодости. Годы же должны приносить мудрость. Больше размышляй, друг дорогой! Мы идем к победе, и враги не простят нам этого. Усиление и обострение классовой борьбы — это официальная доктрина. Личное признание арестованного — главное доказательство вины. Для примера: ты меня назвал дураком. Так в суде и на следствии не ты должен доказывать, что я дурак, а я должен убедить всех, что я не дурак! И это стало нормой. Как же я могу иначе думать и говорить? Могут быть на практике какие-то отклонения, частичные извращения. Но в главном-то эти установки правильные!..