— Начинайте!
И в Испании запылала гражданская война — первые открытые бои с фашистами.
В таких условиях можно было ожидать самых невиданных событий. Много предположений пронеслось у меня в голове, пока я добрался до отдела НКВД.
В приемной меня встретил адъютант Берия. И сердце у меня оборвалось: прощай, воля!
Предложено выложить ключи от сейфов. Оружие — тоже. А через какой-то час меня втолкнули в вагон-тюрьму.
В Ростове-на-Дону я еще раз повидался с Бижевичем. Он презрительно осмотрел меня.
— Достукался, Громов!
Я не ожидал от него сочувствия, но, помня годы, проведенные вместе на Украине, светлые дни совместной работы в ВЧК, рискнул обратиться:
— Юзеф Леопольдович, вы меня знаете с первых дней моих в ЧК. Неужели и вы верите, что я враг?
— Гражданин Громов, знакомством со мною не прикрывайтесь!
— За меня мог бы поручиться Васильев. Помните его?..
Бижевич подался вперед так, что на лысине зашевелились шелковистые волосики, и с особенным удовольствием бросил мне в лицо:
— Сидит твой Васильев! И скоро не выйдет. Ворюгами окружил себя. И ты, Громов, найди в себе мужество отвечать за содеянные преступления!
Конвоир тронул меня прикладом:
— Вперед!
Бижевич ничего мне больше не пожелал…
Потянулись однообразные, тяжелые дни. Одинаковые недели и месяцы. Чтобы скоротать эти дни и ночи, я стал считать тараканов и угадывать: какой выползет — черный или рыжий?.. Ползали больше черные. Что-то постоянно капало с потолка одиночки: бетонные стены отдавали холодом и сыростью. Потом пошли фурункулы. Их я тоже считал — сто пятьдесят вышло! Я стал слепнуть…
Но и за решеткой выпадают удачи: у меня сменили следователя! Назначили паренька с рудников. Увидя меня первый раз, он отшатнулся. На его молодом лице — ни кровинки.
— Чего это вы так? — наивно спросил он.
Я едва мог ответить: всю неделю мне не давали спать. В тесной одиночке была зажжена электрическая лампочка величиной с добрый арбуз, через каждые полчаса надзиратель проверял: не уснул ли я.
У паренька было страдальческое лицо. Он лихорадочно курил. Потом неожиданно сказал:
— Ложитесь на диван! Я буду кричать и топать ногами. А вы спите.
Он прошел к двери и запер ее.
То были удивительные дни и ночи. Меня приводили на допрос, я ложился на сухой теплый диван и точно проваливался в бездну. А мой молодой следователь орал во все горло:
— Ты у меня признаешься, гадина!
Грохал кулаком по столу, бил ногами табуретку. И снова кричал. А часа через два будил меня, плескал из графина воду на мою стриженую голову, ударом ноги распахивал двери:
— Уберите эту сволочь!