Эмили по-прежнему надеялась на апелляцию. Она верила в справедливость системы и считала, что отцы-основатели демократии не могли предусмотреть такого наказания для шестнадцатилетнего подростка.
— Я оставляю тебе вот это, — сказала она, показывая на учебники, которые привезла с собой. Математика и естественные науки были любимыми предметами Джона в то время, когда он еще получал удовольствие от занятий в школе. — Ты все еще можешь получить аттестат о среднем образовании, — добавила она.
Джон уставился на нее пустым, непонимающим взглядом. Он носил подгузник, который впитывал гной, выходивший из заднего прохода, а мать беспокоится о том, чтобы ее сын закончил курс школьного обучения.
— Тебе это понадобится, чтобы поступить в колледж, когда ты выйдешь отсюда, — сказала она.
Образование… Эмили всегда настаивала на том, что образование является единственной вещью, которая по-настоящему обогащает жизнь человека. Сколько он помнил, мама постоянно что-то читала и у нее всегда была какая-нибудь статья, вырезанная из газеты или журнала, которая заинтересовала ее и которую она хотела запомнить получше.
— Ты слышишь меня, Джонатан?
Он не мог даже кивнуть.
— Ты получишь аттестат, а потом поступишь в колледж, о’кей?
Она взяла его за руки. На запястьях, в местах, где мужчины держали его, до сих пор были синяки. Один из охранников сделал было шаг вперед, но мешать им все же не стал.
— Ты не должен сдаваться, — сказала она Джону, сжимая его руки, как будто хотела таким образом передать ему свою силу и забрать его боль.
Она всегда говорила, что ей лучше страдать самой, чем смотреть, как мучаются ее дети, и Джон впервые увидел, что это на самом деле так. Если бы Эмили могла, она хоть сейчас поменялась бы с ним местами. И он позволил бы ей это сделать.
— Ты понимаешь меня, Джон? Ты не должен сдаваться.
Он ни с кем не разговаривал четыре с половиной недели.
В горле до сих пор, словно густая несмываемая патока, стоял вкус собственного дерьма и чужой спермы. Он боялся открывать рот, боялся, что мама может уловить этот смрад и догадаться, что он делал.
— Скажи мне, Джон, — потребовала она. — Скажи, что сделаешь это ради меня.
Его растрескавшиеся и кровоточащие губы были плотно сжаты. Не разжимая зубов и неотрывно глядя на свои руки, он произнес:
— Да.
Через две недели она спросила, занимался ли он. Он солгал ей, сказал, что занимался. К тому времени его перевели в камеру к Бену, и по ночам он не спал, боясь, что этот пожилой мужчина просто выжидает, играет в какую-то игру, а сам только и ждет подходящего момента, чтобы сделать свой ход.