– Славика нет дома. Здравствуйте, – звонко и твердо сказала ей красивая девочка, выходя из лифта. Вязаная шапочка гладко облила ее голову. Из сумки торчала теннисная ракетка.
«На теннис идет, жизнь нормальная, – поднимаясь к лифту, подумала Анна. – Это, наверно, Оля. Олечка. Мать говорит, Славка к ней ходит… развивается».
Квартира встретила ее тишиной. Было тепло и душно. Форточку никогда не откроет. Держит ребенка в духоте. Опять поволокла к своим старухам. Сидят там, вспоминают. А Славка в углу. Сунут ему старый альбом. Смотри, детка, фотографии: эти дяди и тети, видишь, какие молодые, а их… Как они ему все это объясняют? Ведь не совсем же они в маразме, не станут они шестилетнему рассказывать…
Анна в спешке вытрясла из сумки коробки с лекарствами, губную помаду, носовой платок. Схватила помаду, как в лихорадке мазнула по губам. Бегом спустилась с лестницы. Лапоть спал в машине, запрокинув голову, посвистывая ноздрей. Шапка свалилась с головы, открылось короткое бурое горло.
«Бритвой бы его по горлу, – вскипев ненавистью, подумала Анна. – Господи, что со мной?»
– Эдик, – окликнула она его.
Лапоть всхрапнул и проснулся.
– Чего так быстро, Анюта? – Лапоть недовольно глянул на часы, зевнул, вялой рукой нашаривая шапку. – И все-то вы торопитесь, торопитесь. Что вы такая неуемная? Рано нам еще.
– Почему рано? Как? – вздрогнула Анна.
Но Лапоть вместо ответа только скучно махнул рукой. Машина долго не заводилась.
«Это он нарочно», – мучилась Анна.
Обратный путь казался ей бесконечным. Их втянула в себя цветная, в беспокойных огнях площадь Пушкина. Наконец медленно подплыл знакомый дом. Лапоть остановил машину.
– Ба-ба-ба-ба… – зашлепал он губами, что-то обдумывая, высчитывая, снова с сомнением поглядел на часы. Анна рванулась к лифту, но Лапоть хватко удержал ее за руку.
– Пешочком, пешочком, полезно.
Она летела по лестнице, не чувствуя ног. Лапоть еле плелся, остановился:
– Анюта, козочка, пожалейте старика.
Он привалился к стене плечами, затылком, стал медленно сползать вниз. Шапка съехала ему на бровь. В неясном свете бесхозной лампочки, ввинченной где-то этажом выше, Анна увидела, что плоть его откровенно распадается, а там, в разъявшейся глубине, видно что-то дымное, клубящееся. Голос его стал монотонен и глух, как бормотание во сне. Веки упали, Анна с трудом разбирала обрывки фраз.
– Была уже одна такая… Тоже думала оставить нас с голой жопой. Лет двести назад, не меньше. А жарища, дрянь какая-то цветет, пыльца летит. Весь исчесался. Так ведь… Оказалась в дерьме, как и положено. А зуб-то у нее стал серый!