– Постой, постой! Так это Лапоть. Ты ему отдал! – тихо вскрикнула Анна. – Боже мой!
– Анна, дорогая, ничего я не отдавал. Что ты, что ты! Все совсем не так.
Анна оказалась возле письменного стола. Она не подбежала, ее словно какая-то сила перенесла. Рванула ящик на себя. Он был не заперт.
– Где они? Где? – повторяла она. Она начала хватать и выбрасывать из ящика все подряд. Листы, отпечатанные на машинке, какие-то графики, блокноты. Желтый сухой лист бумаги, плавно вильнув в воздухе, стыдливо лег на кресло. Не было одного: пачки листов, исписанных полетным, просторным почерком.
– Видишь, видишь! Нет рукописи. Ее нет, – шептал Илья за ее плечом. – Но это ничего. Надо подождать…
– Ты, ты! – задохнулась Анна. – Ты тогда нарочно испортил свет, а Лаптя спрятал. Нарочно! Чтоб он украл.
– Что ты несешь? С ума сошла!
– Значит, скажешь, он украл, а ты ни при чем, да? – Беспомощность, гнев ослепили Анну. – Врешь! Когда я тебе позвонила из автомата, я попросила: посмотри в ящике. Рукопись там была? Да говори же!
– Ты не даешь мне сказать. Ты можешь послушать?
– Ну, говори. Что? Ну!
– Ты не знаешь. Я… не хотел тебя пугать.
– Пугать? – взявшиеся откуда-то силы помогли ей негромко и едко рассмеяться. – Интересно. Чем же ты мог меня напугать?
– Ты позвонила, да. Я открыл ящик, а рукописи там… понимаешь… там ее нет.
– Нет? А-а!… – Êрик сорвался с губ Анны, и она зажала рот ладонью.
– Вдруг слышу, хихикает кто-то, – Илья наклонился вперед, лишь бы сдвинуть луч ее уничтожающего взгляда. – Сидит на диване и смеется. Бумаги у него на коленях, а он их руками гладит, гладит… Ты слушаешь? И говорит: «Это я так, в шутку». Теперь-то я понимаю, он не ушел. Спрятался. А тут ты позвонила. Представляешь, какое мне нужно было самообладание? Ну, чтобы ты ни о чем…
– Не догадалась? Дура я, дура, – Анна застонала, до боли кусая губы. – А ведь я догадалась, почувствовала.
Илья исподлобья поглядел на нее.
– В маленькой комнате. Больше негде, – прошептал он.
– Чтоб я поверила? Как я могу тебе верить? Ты так говорил со мной, мне стыдно стало. Думаю, чего звоню, беспокою. А ты… Постой, если в маленькой комнате, там же твоя мать. Она бы увидела.
– Анна, это глупо, но… Мама сама могла спрятать. Куда хочешь. За занавеску, даже к себе в постель. Она верит, понимаешь, что он в нее влюблен. Он как-то внушил ей эту чушь. Чушь! Чушь! – Илья, подтверждая, вскинул руки. – Но мамочка, бедная. Смешно конечно.
Илья нерешительно улыбнулся, приглашая Анну вместе посмеяться над «бедной мамочкой».
– Как ты можешь… – с отвращением сморщилась Анна. Илья сокрушенно вздохнул, а глаза призывали к разумной жалости, нет, не к нему, а к старости, которую нельзя судить уж слишком беспощадно.