– На платье, вроде, узор, – кто-то из любопытствующих попытался всунуться в разговор. – На Пятницкую поехали. Не бойся, говорит, я салон не измажу. А если где накапаю – заплачу2. При деньгах, значит.
– Такие всегда при деньгах!
– Смотрю – одноглазая. Второй глаз куда девала?
– Я вот что скажу! – Æенщина с угрозой махнула оттаявшим рыбьим хвостом. – Лучше бы уж помер, чем с инвалидом всю жизнь потом маяться.
– Во рассуждение! – обиделся плечистый. – Уж ни заболеть, ни выпить в своем доме нельзя.
– Значит, жив? – вопросительно прошептала Анна.
– Куда лезешь, чумазая? – замахнулась рыбиной женщина на молоденькую маляршу в леопардовых сапогах.
– Да провалился он, я сама дыру видела, – неуверенно сказала малярша. – Он на пятом жил. У него всегда вино шикарное. Угощал. Пейте сколько хотите. А бутылка как с помойки. В пыли, в паутине. А он говорил: «Это старинное…»
Толпа как-то быстро распалась, двор опустел.
Анна оглянулась. На ветках пыльной липы повисло несколько белых клочков. Один отливающий серебром листок покачивался на воздушных качелях высоко, почти на уровне крыши и, похоже, не собирался опускаться. На асфальте было разбросано несколько затоптанных мятых листов рукописи.
В песочнице играла девочка в небесно-голубом платье. Ветер поддерживал вокруг ее головы яркий нимб золотых волос. Ловко свернув из белого листа бумажный кулек, девочка осторожной струйкой сыпала в него с ладошки желтый песок.
Странное дело: Анна не узнала этого дома. Даже когда поднималась по серой лестнице, сверяясь с номерами квартир, и ее заставил остановиться и принюхаться пышный запах не то жареных пирожков, не то оладий. Только чашка чая с утра, так что Анна на миг ощутила пустой, тянущий мешочек голода в животе.
Лаптев Георгий Иванович. Сердечный приступ. Тридцать шесть лет. Даже это ни на что ее не навело.
А вот когда дверь ей открыла крепенькая, как утренний грибок, старуха, гладко причесанная, с большим опрятным сухим ртом, окруженным деревянными морщинами, тут Анна вспомнила. Даже имя. Катерина Егоровна. И тот Новый год, застрявший поперек памяти.
Катерина Егоровна была одета в застиранный байковый халат. Платок в мелкую мушку прикрывал чучело пингвина в передней, чтоб зря не пылился дорогой адмиральский подарок.
Все равно, видно, никуда не уйти от этого. Крупная серая соль воспоминаний: куда ни ткнись, словно вскрыт весь механизм прошлой жизни.
Журчит серебряная вода из широкого крана, а перед ней стоит Катерина Егоровна. На вытянутых руках длинное полотенце, накрахмаленное так жестко, что лежит коромыслом. Анна вытерла руки, ломая твердую голубоватую ткань.