Но Анна почувствовала: в дрогнувшем голосе Лаптя пропала убедительность. Она уловила рябенькую фальшивую нотку.
Рука Лаптя, обессилев, упала, его короткое тело осело вниз. Что ей померещилось, послышалось? Он не в себе, бредит. Анна поняла, ей никогда не откроется эта тайна. Ей и подступиться к ней не дано. Нет, нет, лучше не думать.
Голова Лаптя запрокинулась на подушки, и беспокойный взгляд опять поймал чье-то кружение под потолком.
– Тесно тебе тут летать, тесно, – забормотал он в удушливой тоске. Невидимый собеседник опять появился где-то высоко, глаза Лаптя неотступно следили за ним. – В чем я виноват? За что-о? Столько веков, и все по-разному, и все снова и снова. Так верно служил, преданно. И вдруг разом все лопнуло! Значит, что? Хозяин подыхает, вот что! Хрен с ним, с хозяином. Кто он без кристалла? Да никто. Пусть подыхает. Но я-то, я! Меня-то за что? Ведь за собой тащит!..
Голос его слабел, он засыпал с открытыми глазами, но невидимый собеседник что-то неслышно шепнул или просто сделал знак. Лапоть вздрогнул.
– Привык к вечности, к ней легко привыкнуть… – как-то почти стыдливо шепнул он, и опять, прерываясь, зазвучал его голос. – Согласен исчезнуть. Но на время, учтите. А навсегда – фигушки, ни за что! Не согласен!
Он скомкал руками плед.
– Кристалл! – вдруг с неожиданной силой завопил он. Выгнулся дугой, упираясь затылком в подушку. – Вон, вон! Вижу! Кристалл! Кому отдала кристалл, дура? Старуха его пестиком толчет, капусту солит! Вечность в капусту затолкала!..
– Опять про капусту проклятую, – еле слышно выдохнула Катерина Егоровна. По свежему колебанию воздуха у себя за плечом Анна догадалась, что она перекрестилась.
– Стой! Стой, говорю! – Лапоть вдруг выпрямился, опираясь позади себя руками о постель. Припаялся взглядом к Анне. – Погоди, погоди! Ты что это? Светишь?! А-а!.. Так я еще, когда по телефону с тобой говорил, увидел. И не поверил, кретин, недоносок! Подумал – быть не может! Вот оно! Вот оно! У-у… – по-звериному завыл он. – Погаси! Погаси себя! А я-то, раззява, идиотина, кристалл оживлял, за бумажками гонялся, а тебя, тебя – проморгал, проглядел. Всего-то пришибить тебя, курву! Как увидел, светишь, сразу пришибить. И все бы спас, и себя, и хозяина. Не могу, душит… – крик густел в нем. Он шевельнул плечами, но руки, неподвижные уже, лежали омертвело. – Придушить. Шея тоненькая…
Травянистая длинная слюна текла по его подбородку. Глаза его меркли, все живое откатывалось вглубь и там гасло. Он весь оползал, неловко запрокидываясь навзничь. Внезапно зрачки его сверкнули металлическим блеском и закатились. Рот косо провис, лицо обмякло.