Она почувствовала, Лапоть ждет от нее каких-то других слов. Может быть, какого-то признания может быть, того, что Анна затаила и не хочет выдать. Но что? Мысли Анны метались вместе со снегом.
– Анна, признайтесь, да признайтесь же, наконец, это вы! Вы знаете, да? – вдруг яростно прошипел Лапоть, как мог приблизив к ней свое искаженное лицо.
– Что я знаю? – Анна с трудом сдержала крик удивления.
– Он всегда спотыкался на этом имени. Анна, Анна… Но как-то перешагивал. Хотя всегда это имя было последним. Но ведь сейчас вы видите: все на грани! А вы ни с места. Каменная. Не пойму, чего вы ждете? Хотите, но чего?
Анна молчала. Его сбивчивые, невнятные слова путали ее мысли. Она пыталась понять, вникнуть, уловить, что он прячет за этими загадками и снегом…
Но Лапоть, казалось, забыл о ней. Он отодвинулся, отвернулся. Его голос стал невнятным. Что он там бормочет?
– Так уж заведено. Навсегда. А он? Закис, не расшевелить. Я ему: соображаешь? Там такого не любят. А ему наплевать. Плевать ему на все. Так куда же он катится? И главное, я за ним, за ним… Если бы я мог сам. Так ведь нельзя. Мне этот кристалл и в руки брать не дозволено. Должность у меня такая.
Лапоть… Он что-то сделал с Кузнецким. И этот снег…
– Спаси его! Спаси! – вдруг хрипло выкрикнул Лапоть.
Сумасшедший! Теперь я вижу, шизофреник, причем опасный. Его в больницу класть надо. Он нарочно подстерегал меня здесь, ждал зачем-то. Зачем?
От Лаптя остались только плечи, шапка с мокрой лепешкой снега и серая рука без перчатки. Какие-то люди уже не шли, а бежали, как казалось Анне, спасаясь от снежной круговерти. Сверху рушились снежные обвалы, снизу поднимались белые струи. А улице не было конца, и кто-то слабо вскрикнул и отшатнулся, прячась за кружащийся снежный столб, мешающий Анне идти, дышать… Из серого сгустка вылепилась все та же надоедливая собачонка. Одной лапы у нее не хватало, и она, верно, для устойчивости прижалась к ноге Лаптя. Анне почудились на лбу у нее короткие слоистые рожки, заботливо обернутые целлофаном. Но тут собачка исчезла, рассыпалась, снежинки вздыбились, их засосал в себя гудящий белый столб.
– Эдик! – негромко окликнула его Анна. – Эдик же!
– А? Что? – вдруг весело откликнулся Лапоть. – Забавный разговор, да? Под этим снегом. Ах, Анна, Анна, я знаю, у вас хватит смелости, такта, человеческого тепла понять меня. Я как-то спокоен теперь, клянусь. Он начал курить, знаете?
– Кто? – не поняла Анна.
– Саша. Александр Степанович. Курит, как паровоз. Сигареты. Крепкие, а? – небрежно сказал Лапоть.
Слова эти ударили в Анну прямым попаданием, и она на миг сбилась с шага. Но ее за локоть ласково, почтительно даже придержал Лапоть.