Борхес замолчал. В комнате повисла густая, словно сироп, тишина, время от времени прерываемая шумом проезжающих за окном машин. Где-то вдалеке прострекотал вертолет.
– За нашими охотятся, – сказал Борхес.
– Но там же территория ответственности военных? – спросил Виктор. – Почему Комитет и туда полез?
– Перераспределение ответственности. Приказ свыше. Зуб сказал, что из Столицы депеша пришла. За военными остались только Институт да «Псы» для особых операций, все остальное, включая Периметр, передали Комитету. Военные, конечно, не в восторге, но деваться им некуда.
Виктор мрачно слушал друга, закусив губу. Мысли тяжело ворочались в переполненной событиями голове, никак не желая сплетаться в понятный рисунок. Но и эти несвязные пока мысли отдавали таким негативом, что хотелось выть, разбивая в бессильной злобе кулаки о стену. Буквально все, что Куликов привык считать своей жизнью, рушилось на его глазах. Семьи не стало, команды тоже, из друзей остался только Борхес. Медуза опасна, но Город теперь не менее опасен. Загнали его, словно волка во флажки. И бежать некуда. Тупик.
– Кот, мы там тебе подарок приготовили, Торпеда постарался, – Борхес повернул голову в сторону застывшего у окна Куликова. – Хотели тебе что-то приятное сделать, отвлечь от мыслей о семье. Там, на водокачке, в старом схроне, под коробками найдешь. Не знаю только, пригодится ли теперь, – Борхес закрыл глаза, еле слышно произнес: – Боже, как же я устал жить…
Когда друг уснул, Виктор на цыпочках вышел на кухню. Там сидел Седой, который подпер кулаком подбородок, читал книгу в растрепанном переплете с кучей закладок, торчащих то тут, то там. На обложке практически стертым золотым тиснением было написано: «Теория дисперсных полей».
При появлении Виктора Седой отложил книгу, кивнул на табурет, стоящий рядом со столом. Спросил:
– Как сам?
– Хреново, – честно признался Виктор, закуривая. – Словно в дерьме купаюсь уже вторую неделю. Одни потери, одни смерти. Словно кто-то там, наверху, повернулся к нам задницей. Тошнит уже.
– Брат себя винит в смерти Торпеды.
– Знаю. Но зря он так, Торпеда не мог иначе.
– Вот и брат не может иначе, – Седой посмотрел в сторону комнаты. – Торпеда, наверное, и был его первым и последним настоящим другом. В школе брата постоянно били, считали зубрилой и «ботаником», в Институте держали за сумасшедшего. И только Торпеда был с братом на равных, в обиду его не давал.
– А ты как же?
– Я? Да что я, – Седой виновато потупился. – У нас с ним последнее время не получалось, не складывалось. Мать мне его постоянно в пример ставила, а это давило, даже злило. Я противился. Так и привык жить с братом наперекор, так сказать перпендикулярно. Думал не как он, делал не как он. Неважно как, но не как у брата. Жили словно кошка с собакой. Глупо.