Не стало и буйных камышей-дебрей, укрывавших в своих чащах оленей, диких коз, разную дикую птицу, красноногих фазанов, как «жар птица», лебедей, гусей, уток, лысок, нырков, бакланов и пр. и пр. Всего этого не стало. Лиманы, изобиловавшие рыбой и раками, омелели. Звери и животные ушли, птицы истребились и самые камыши утеряли свою былую буйность, превращаясь в жалкий тростник.
И только комары в летнее время, несмотря на борьбу с ними, царствуют в районах плавней, не давая покоя ни людям, ни животным.
Километры ползут мне на встречу и уползают назад.
А вот и лощина, где был родной хутор, но где же лес берестовый, где речка, протекавшая в лощине, где хутор? — «Кружало где лежало», как говорят черноморцы, а хутора не стало, даже и следов от него нет. От дома и других построек ничего не осталось, даже кирпичи и черепица от построек растащены гражданами «свободной, богатой, счастливой страны».
Все уничтожено, сады вырублены, виноградники ушли в колхозы. Берестовый лес вырублен и не слышно больше гаммы птичьих голосов, как это было в дни и годы моей молодости до революции.
Рай земной попран и уничтожен! Всюду видны следы разрушений и пустота. Лишь ветры свободно, безпрепятственно гуляют.
Иду на кладбище поклониться могилам родных и брата. На месте, где похоронены, казненные коммунистическими изуверами, отец, мать и сестра, ни могилы, ни креста нет, лишь большая впадина зияет, заросшая мелким кустарником. Ничего не осталось, говорящего о том, что здесь похоронены жертвы красного террористического произвола. Все кладбище представляет из себя жалкий вид. Многие могилы без крестов, многие памятники и кресты валяются в зарослях кустарника и траве. Очистив могилу брата, еду дальше в свою станицу.
Легко катится велосипед по асфальту дороги, новые картины оголенности полей поражают мой взор и так до самой станицы.
Въезжаю в станицу. Как давно я не был в ней с 1919 года. Какой цветущей я се оставил и какой теперь ее вижу? До революции была довольно живой, можно сказать, даже богатой, а теперь? — Вижу ее постаревшей, обедневшей и машинально декламирую: «Что же ты моя старушка приумолкла у окна?». Немного, правда, расширилась, но плетни и заборы, стоящие Бог знает с каких пор, пришли в негодность и почти не поправляются. Дома не белые и веселые, как когда то, на стенах их видны следы рук неугомонных ветров и дождей — и стоят они, выглядывая, как то уныло без признаков старого уюта — пригорюнившись.
Улицы мало мощенные и нигде не видно, как бывало когда то, особенно по окраинам, табунов свиней, купающихся в грязи разрытых улиц. Улицы очень малолюдны, вернее, пусты. Изредка показываются женщины, а мужчин почти не видно нигде. Главная улица, пересекающая центр станицы, вымощена булыжником и идет от автострады, кончающейся у начала станицы, и до пристани на р. Кубани.