— А я думал…
— А ты мне знаешь что тогда скажи, — обратилась к нему она, закусив губу. — Почему ты так вцепился в меня?
— Из-за глаз!
— Тебе так понравились мои глаза?
— Нет, просто у меня зрение плохое. А если серьезно, то женщина может понравиться мужчине пластикой, нервной системой, талантом, наконец. А ты… Ты самый проникновенный, тонко чувствующий пластический творец. Ты богиня. Низвергнутая и скучающая по иным мирам. Я тебя увидел такой тогда в самый первый раз. В каждой женщине, а в тебе в особенности, присутствует своя доза окиси этилена — основной взрывчатый компонент бомбы… А помнишь, какую ты мне подарила валентинку однажды? Таких больше никто не получил в Петербурге. Я уверен.
Это была самая необычная валентинка в его жизни. На листочке, который крепится на липком слое ежедневной прокладки, было написано: «Из преисподни. С любовью».
Бердышев привлек ее к себе и с жаром стиснул в дрожащих объятиях.
— Ну что ты делаешь? — завопила она.
— Что делаю? — Он разжал руки.
— Ты стер мне свитером брови. Сколько раз просила! Сколько раз говорила!
— О господи, Соня! Расслабься. — Он аккуратно еще раз крепко обнял ее, так, как не отпускают от себя единственное и дорогое, всегда являющееся надуманным, часто мимолетным именно в образах, но вот на некоторое время вдруг становящееся осязаемым настолько, что протяни руку — и оно телесно, тепло и сердцебиенно, как любила говорить Соня.
Она покорно обмякла, стала податливой, как благодарный за долгое терзание разогретый в руках материал. Это было волшебно. Наступила минута блаженной тишины, когда разговоры стали лишними и слова потерялись в вечности. Через минуту бледные неживые губы разомкнулись и стали наливаться прозрачным цветом. Целовать их было вырвавшимся на свободу сладостным удовольствием, но он в этот момент, естественно, не формулировал свои ощущения, а отдался поглощающему его процессу «соития страстотерпца с великомученицей».
— Опять ноги не побрила?
— До ног руки не доходили.
Он протянул ей презерватив под второй концерт Сергея Рахманинова, часть два Adagio sostenuto в исполнении Рихтера в пятьдесят девятом году. На тумбе горела толстая оплывающая свечка, а за окном, словно споря, кто продержится дольше, пылал ярко малиновый закат. С каким-то отчаянием оба погрузились в состояние, когда двое почти не разговаривают.
— Ты опять не…?
— А вы хотели причинить мне удовольствие?
— Да, хотела… Мне тут пришла в голову одна мысль, — продолжила, подумав, она, — сейчас очень коротко сформулирую причину того, что является показателем нашей чужеродности, нашей иллюзии, что мы родные, что мы вместе, а на самом деле твоего недоверия, твоего нежелания быть вместе и моего болезненного согласия поступать с собой подобным образом. Знаешь, что это?