И она спешила домой, предвкушая ее вкус. Скидывала с себя одежду и голая — тетя Майя уже улеглась — ела на кухне, вскрыв упаковку, как варвар, прямо так, жадно, без хлеба, руками, роняя капли масла на грудь.
То вдруг ее внезапно одолевало сильное, непреодолимое желание съесть апельсин, то выпить молока, то сгрызть яблоко или напиться чаю с медом. Откуда все это приходило? Главное, что никогда не хотелось того, чего нет. И вот захотелось. Захотелось другого вкуса. Захотелось любви.
Я не рассчитываю на везение. Глупо надеяться на то, что встретится рано или поздно мужчина, близкий и, возможно, взаимно любимый человек в одном лице, кому я заменю целый гарем, став одной, позволившей заменить многих. Мне уже не грезится то редко сбывающееся, о чем пел Окуджава: «Он наконец явился в дом, где она сто лет мечтала о нем, куда он сам сто лет спешил, ведь она так решила, и он решил». Выходит, проведению угодно избрать для некоторых путь отрешенного одиночества. Из ненависти к единственно возможному способу стать другой я выбираю для себя безысходность. Чтобы не замечать безысходности, ее надо превратить в обыденность. Только поставив ногу, можно сделать следующий шаг.
— Привет, как у вас прошла вечеринка? — днем позвонил Глеб.
— Как-как… Выпили святой воды — и спать, привет!
Он появился из ниоткуда. Она появилась из ниоткуда. Все произошло не неожиданно. Он предвкушал появление этой женщины, он ее предчувствовал. Рыжеволосая наяда, сошедшая с прекрасных полотен. Загадочная и красивая Леди Шалотт, женщина Уотерхауса и Хьюза, шекспировская Миранда, Цирцея, притягательная и возбуждающая натурщица Жерома. Решившись на встречу, Глеб хотел подготовить к ней Соню и сочинить письмо или красивую легенду, но передумал. Он решил, что ему, в сущности, нечего терять. В конце концов, после их долгой переписки он был согласен просто на общение, не смея мечтать о том, чтобы приучить к себе женщину. Страстно хотел ее видеть и одновременно боролся со своей внутренней неуверенностью, уютно покачивающей его в гамаке из паутины страхов. Меряя ровной, ритмичной поступью шагов полы квартиры, он силился продумать настрой, нужный тон, место для randez-vous, как именно он будет на нее смотреть, о чем говорить, время и погодные условия.
Говорить негромко, уверенно, смотреть обыкновенно, естественно, с легким интересом, не сковываться, не комплексовать, не напрягаться и не суетиться. Что для этого нужно? И так ясно. Лучше, если это будут сумерки или время заката, с остывающим небом и контурными кучевыми облаками, похожими на горные вершины, с умиротворенным, слегка сверкающим морем у их подножия. Нужен ветер. Не порывистый, не заставляющий оказывать сопротивление, не импульсивный и надоедающий, пронизывающий, а свободный, знающий, чего он хочет, размеренный, тугой и почти осязаемый, побуждающий взяться за руку, прижаться ближе, чтобы расслышать негромкие слова. Ветер, на который хочется положиться, увлекающий, заманчивый, интригующий, заигрывающий, перешептывающийся с деревьями, облетающий их ритуальным хороводом в дружелюбной игре и хорошо бы нейтральный, не теплый и не холодный. Летом найдется хотя бы один такой день, с закатом и ветром. Оставалось только предугадать и надеяться.