— А теперь остаться по одному бойцу у пулемета и по одному наблюдателю у каждой стены, а остальные могут отдыхать, — приказал Ланговой.
Командир отряда знал, что если басмачи сумеют прорваться на площадку, главный удар они нанесут по дверям мазара, так как проникнуть в гробницу через узкие окна мог бы только трехлетний ребенок.
Поэтому основные огневые средства отряда он сосредоточил в первой, меньшей комнате. Здесь в стенах были пробиты две амбразуры для пулеметов. В нижней филенке двери Кучерявый клинком вырезал длинную узкую щель для ствола третьего пулемета. Огонь трех ручных пулеметов в несколько минут мог смести с площадки все живое.
В большой комнате с надгробием амбразур совсем не пробивали. Да они здесь и не нужны. Огонь из окон вполне обеспечивал неуязвимость гробницы с этой стороны.
Свободные от нарядов люди расположились в этой комнате. В углу, отвернувшись к стене, лежал раненый. В суете на него не обращали внимания. Только сейчас подошедший к нему Тимур внимательно посмотрел в лицо лежащего и подбежал к командиру:
— Домулла совсем кончился. Мертвый лежит.
Труп был вынесен за стены мазара. Эту опасную обязанность взял на себя Палван. Пули басмачей, поднявших стрельбу с вершины утеса, не задели смельчака.
А бойцы горячо обсуждали создавшееся положение. Более всего их интересовало, как басмачи относятся к тому, что их святыня превратилась в красноармейскую крепость.
— Товарищ командир! — задал Ланговому вопрос Кучерявый. — Как по-вашему, будут басмачи стрелять по гробнице?
— По-моему, будут, — подумав, ответил Ланговой. — А впрочем, поживем — увидим.
— Нет, ни за что не будут, — горячо заговорил Тимур Саттаров. — Это место почти самое святое для узбеков. Курширмат побоится стрелять, а если и прикажет — джигиты откажутся. Ведь сюда все узбеки из Андижана, Бухары, Самарканда — все мусульмане молиться ходят. Очень святое место. Все муллы много лет учат народ: «Гробница великого Али — святое место». Я сам…
— Что? Не стал бы стрелять по гробнице? А если бы в ней засели басмачи? Как же, Тимур? — с любопытством и одновременно насмешливо спросил Кучерявый.
Тимур потупился. Все бойцы смотрели на него, ожидая ответа.
— Если бы командир приказал — стрелял бы… — медленно проговорил Тимур Саттаров. И все поняли, что не так уж легко было молодому узбеку выговорить эти слова. А он, подняв голову и поглядев в улыбающиеся лица друзей, вдруг оживленно закончил:
— Командир знает, что приказать…. Он отвечает!..
Злобин расхохотался.
— Молодец, нашел выход! — проговорил он, дружески потрепав по плечу смущенного красноармейца. — Значит, все-таки стрелял бы. Это самое главное. А религиозный дурман, привитый с детства, выветривается не сразу. Недаром говорят: «религия — опиум для народа». Но выветривается. Вот закончим войну с басмачами — объявим войну темноте народной. Всем народом за парты сядем. Учиться будем. Тогда и религия силу потеряет. Наука — она, брат, враг религии. Тебя вот, Тимур…