Пока Марфа читала письмо яшемской попадьи Серафимы, Макар украдкой разглядывал обитателей придорожного трактира с недоброй славой. Женщина была на первый взгляд неприметна, не худа и не дородна, не стара и не молода; лицо — из тех, что запоминаются не сразу, а потом не скоро забываются. Двигалась она неслышно, легко и точно, как соболь или куница. Угрюмый бородатый мужчина — верно хозяин, Степан? А сутулый — работник Артамон?
— Иконам-то поклониться — голова отвалится, а? — Сердитый старческий голос шел сверху. Макар совсем растерялся. В школе он, правда, отвык класть поклоны, и дома мать не принуждала. Он оглянулся…
Свесив ноги с печи, сидел под притолокой древний Дед. Облысевший лоб его и голое темя окружали коленки всклокоченных тоненьких волосиков такой белизны, как пух у зимнего зайца. Смуглая сморщенная кожа ссохлась и будто истерлась на сгибах. Нательный крест высунулся из-под черной рубахи, выцветшие голубые глаза глядели строго. Сутулый помог деду слезть с печи. Макар положил поклон иконам, старик ободряюще потрепал мальчика по плечу.
— От яшемской попадьи, — сказала Марфа, складывая письмо. — У нас останется покуда. Раздевайся, что ли!
Работник Артамон скинул полушубок и подставил Макару ногу для упора, по-солдатски; помог стащить отсыревшие валенки, закинул на печь, а мальчику бросил хозяйские, сухие. Женщина налила Макару топленого молока из крынки и прикрыла кружку пирогом. В соседней комнате Макар через дверь увидел несколько застланных коек, а еще дальше, в третьей комнате, — угол ткацкого стана со множеством нитей и натянутым на раму куском готового половика.
— Отдыхай, ложись пока что!
Хозяйка указала Макару на лавку у печи, куда Артамон сбросил свой полушубок… Макар улегся на этом полушубке и стал прислушиваться к тому, что происходило в доме. Порядки здесь были давние, каждый знал свое дело, лишние слова не требуются, все идет само собой. Но хозяева, видимо, кого-то ждали? Ради кого так празднично накрыт стол, приготовлена хорошая еда?
Незаметно мальчик задремал и, как ему показалось, сразу же был разбужен громким возгласом Артамона:
— Ну дождались вроде! Будто сам едет!
3
Макар вскочил и опоясался. Хозяева без суеты одевались. Мужчины в полушубки, Марфа перекинула с плеч на голову белую оренбургскую шаль и подхватила на руки блюдо с хлебом-солью. Женщина вся будто осветилась изнутри, помолодела, взволновалась. Даже древнему деду помогли надеть враспашку суконный зипун, такой же, в каком нарисован был Иван Сусанин в Макаркиной хрестоматии.
Хозяин вынес фонарь, затеплив в нем свечку, Артамон уже возился у ворот, отмыкая засовы. Месяц над лесом играл в прятки: с разлету кидался в снежные облака и снова выныривал из них, чтобы посветить едущим… Сквозь шорох и шелест ветра в ветвях слабо слышался конский топот. Казалось, по санной тропе идет на рысях конный взвод.