— Не помстилось, — женщина стала готовить примочку. «Свечой ее палили».
Вымыв и прибрав Марью, — так и не пришедшую в себя, — Феодосия осталась рядом с ней, а Прасковья спустилась вниз, к мужчинам.
Те, сидя за столом, тихо о чем-то разговаривали, и боярыня, остановившись на пороге, вдруг заметила в темных волосах мужа седину — виски у Михайлы будто побило снегом и такие же белые волосы были в кудрявой бороде.
Прасковья сжала губы, чтобы не разрыдаться, и переступила порог горницы.
— Степа, а Степа, — подергал его за рукав брат, — а с Марьюшкой что?»
— Болеет она, — Степан опустил голову на колени — сидели они на косогоре у Москвы-реки, и почувствовал, как раздувает его волосы прохладный, уже осенний ветерок.
— А выздоровеет? — с другой стороны раздался голос Марфы.
— С Божией помощью, — вздохнул Степан и поднялся. «Ну, пойдем, на конях-то покатаемся?
Ты как, Марфуша, на плечах у меня проедешься, али ногами своими дойдешь?»
— Не маленькая я, чай, — обиженно сказала Марфа и независимо затопала по дорожке впереди троюродных братьев.
— Что же это, получается? — подался вперед Михайло. «Вечером девка — здоровая да веселая, — уходит в горницы свои, а утром она вся избитая, так что живого места на ней нет, и вешается? Что ж с ней ночью-то было? И где — на усадьбе, что ли? Так что ж она не кричала?
— Может, ей, чем рот заткнули? — предположил Федор.
— Да кто тут, дома, такое сделал бы? — стукнул Михайло кулаком по столу и повернулся к жене. «Окромя синяков да царапин, есть ли что еще на ней? Может, следы, какие?»
У Прасковьи предательски задрожали губы и увлажнились глаза.
Михайло взглянул в лицо жены, и уронил голову на руки. «Нет! — сказал он глухо, сквозь зубы. «Не верю я, что дочь моя…»
— Да ты бы видел ее, Михайло, — сквозь слезы отозвалась Прасковья. «Плетью ее били, свечой жгли, мучили, как ровно в пыточном подвале она побывала. По своей воле такого бы не сделала она».
— Так, значит, насильник, — Михайло поднялся, сжав кулаки. «Матвей?» — оборотился он к Федору. «Не жить ему!».
— Не Матвей, — прошелестел с порога слабый девичий голос. «Не виноват он…ни в чем…» — Марья стояла на полу горницы, босая, в одной сорочке, поддерживаемая Феодосией.
— Доченька! — бросился к ней Михайло. «Так кто же это?»
Марья без чувств упала на его руки.
— Только один человек на Москве мог сотворить такое, — вздохнув, сказал Федор. «А он людскому суду неподвластен».
— Пойду к государю, — после долгого молчания сказал Михайло, поднимаясь.
— Сядь, — тяжело проговорил Федор. «Семья у тебя, сын вон еще младенец, куда ты пойдешь? Прямиком на плаху, что ли?»