- Отпускайте леску, дайте рыбе ход!
- Держите так, никого не слушайте, леска выдержит!
- Отойдите, дайте человеку самому все обдумать! - наперебой кричат болельщики над самым ухом рыболова.
А рыболова трясет, как в лихорадке, леска подозрительно звенит у острой кромки льда.
Мы наклоняемся над лункой и замечаем, что большая рыба с удлиненным, сжатым с боков телом никак не хочет заходить в ярко освещенную лунку.
- Никак лещ?
- Вот так лещ. И чешуя меньше, и морда кверху загнута.
- Язь, пожалуй, а?
- Да что вы! В этом язе фунтов пятнадцать. Не бывает у нас таких язей. И плавник не оранжевый, а темный.
- И уж, конечно, не щука.
- Сейчас увидим.
Раскрасневшийся Ефим Николаевич, виновато улыбаясь, тащит рыбу, как на сцене, под пристальными взглядами острых ценителей. Нам все видно, что правильно, что неверно в его суетливых, угловатых движениях, будто проверяем, как товарищ сдает трудный экзамен.
Кто-то заводит багорик под толстый, посиневший весенний лед, и на мокром снегу уже прыгает, обдавая нас холодными брызгами, огромный жерех с черной кромкой на хвосте.
Никто из нас ни разу не ловил зимой жереха. И мы решаем под дружный хохот, что явился он не случайно. Надо же было кому-нибудь разбудить уснувшего рыболова…
‹№ 2, 1951›
Борис Емельянов
Поселок Кушум стоял на высоком красном яру. Из окон крайнего дома, в котором помещалось правление колхоза, был виден могучий хребет реки.
Стремительно огибая яр, Урал с размаху бил в подъярье на том берегу и круто сворачивал вправо, разливаясь тихим, широким плесом.
Под крутым берегом реки закручивали омута, и там, внизу, редко и гулко раздавались длинные удары, словно падали в воду яры.
На быстрину под крутой яр выходила крупная рыба.
Быстро стемнело. От реки потянуло холодом. Наступил час, когда каждый звук слышался отчетливо и чисто.
Председатель колхоза Василий Павлович Журавлев, с которым мы вдвоем сумерничали у реки, высунулся в окно и долго всматривался в черную воду.
- Темно, - сказал я. - Что ты видишь?
Он обернулся.
- Видеть, скажу тебе, парень, ничего не вижу: человек не кошка, а слышу много. Время подходит. Слушай.
- Ничего не слышу, - сказал я через минуту.
- Лучше слушай, - прошептал он.
Темнота сгущалась, поднималась к окну, заполняла комнату, в которой я давно уже перестал различать надписи на плакатах и очертания вещей. Река казалась глубже. Стало совсем тихо, спустилась ночь.
- Выйдем туда, - сказал я, показывая за окно.
По небу ползла большая косматая туча. Еле пробивался сверху тихий свет, такой тихий и слабый, что, казалось, не было у него сил дойти до земли. Все покрывала тьма.