- Федор!
Что-то на мгновение закрыло молодой месяц, пронеслось над двором и, стукнувшись в стену рядом с Василием Павловичем, вдруг стало стоймя на землю, покачивая оборванным по краям голенищем. Странное и грозное появление старого, добротно подшитого валенка мы встретили по-разному. Я было снова полез на плетень, но Василий Павлович спокойно уселся на глиняную завалинку и громко, на весь двор, сказал:
- Мырь! Ну что ты кидаешься. Экий ты хозяин!
И я увидел, что с сеновдла во двор спускается человек. Холщовые его порты дергались в разные стороны, словно ничего, кроме ветра, не было в их, похожих на юбки, просторах.
Таинственный Мырь подошел к нам вплотную, странно расставляя ноги. Ветер расправил его спутанную русую бороду, и * она ручьем сбегала вниз по белой, шитой петухами рубашке.
А где-то наверху, где кончалась борода, зажглись удивленные детские глаза.
- Вася, - сказал он. - Вот не знал. Я думал, ребятишки будят. А мне песня снилась.
- Песня песней, - сказал Василий Павлович, - а валенками кидаться не след. Мы ведь по делу.
- А, - сказал он. - За мной пришли или ко мне?
- За тобой, - сказал Василий Павлович коротко.
- Пойду переобуюсь, - ответил он и ушел в сени, ни о чем больше не спрашивая.
- Это и есть Мырь? - спросил я. - Кто он?
Василий Павлович помедлил с ответом.
- Хороший человек. Заслуженный. Первый рыбак по реке.
- А, - сказал я.
Из сеней на двор вышел уже обутый Мырь.
- Посидим, что ли? - спросил он. - Ночь, как в городском саду, теплая.
- Некогда, Федя, - сказал Василий Павлович. - Река ждет. Вздыхает под яром красная рыба.
Федор Мырь выпрямился.
- Сам слыхал? - спросил он и протянул руку к баграм.
- Сам, - сказал Василий Павлович. - Вот и он слышал.
- Кто такой? - спросил Мырь, всматриваясь.
- Городской житель, - сказал Василий Павлович. - По делам, из города. Охотник.
- Слыхал, говоришь?
- Да, - сказал я, совсем уже ничего не понимая.
- Ну, пойдем, посмотрим.
Мы пошли вместе. Под яром было все так же темно и пусто. Опершись на багор, Федор глядел напряженно. Месяц быстро падал за высокий лес, оставляя на воде узкую золотую дорожку. Вот он опрокинулся в реку, на мелкие сверкающие осколки разбил ее темное зеркало и словно прилег на самом краю неба.
В колхозной конюшне заржал жеребец. На песчаной Бухарской косе звонко пропела труба.
- Чапура, - сказал Василий Павлович. - Птица - хоть в горнисты.
И все снова стихло. Только сторож мырева перемета позванивал серебряными пуговицами, но мне показалось, что и от этого звона досадливо отмахнулся Мырь.
В русле пересохшей старицы, влево от нас, завыли волки. Первым подал голос прибылой щенок, по-шакальи пролаяв свою раннюю песню. Подвизгивая и плача, откликнулись ему переярки. Густо и грозно, как раненый бык, провыл матерый, и на высокой рыдающей ноте закончила песню волчица.