С этого часа Эйдис потерял душевный покой. Сваривал ли он какие-нибудь части или ковал подкову, мысли его то и дело возвращались к Гунте. Все чаще возникала надобность заглянуть в кооператив. Каждый раз, прежде чем перейти дорогу, Эйдис наклонялся над чаном и рассматривал свое темное от загара лицо. Что за несчастье с его льняными волосами: не лежат, как у людей, сколько ни причесывай - тут же опять встают и упрямо торчат кверху. А еще беда, что в лавке всегда толкутся люди. Приходилось и Эйдису покупать что-нибудь. Наконец в один прекрасный день, когда он, багровый от смущения, принес домой оцинкованное ведро, мать всплеснула руками:
- Ой, сыночек, третье ведро на одной неделе! Что с ними делать, на базар, что ли, везти?
- Пригодятся, - буркнул Эйдис и поспешил скрыться в кузнице.
Если раньше при встречах с Гунтой Эйдис перекидывался дву- мя-тремя словами, хотя краснобаем он и не был, то теперь слова вовсе застревали у него в горле. Он только смотрел на нее и вздыхал.
Но лед постепенно подтаивал, и Гунта стала все чаще поглядывать на Эйдиса. Иногда по вечерам, закрыв лавку, перед тем как пойти домой, девушка приближалась к двери кузницы и спрашивала: «Что это кует сегодня кузнец?» Однажды даже попробовала приподнять тяжелую кувалду. Надо ли рассказывать, что чувствовал при этом Эйдис!
Такое поведение Гунты постепенно придало мужества застенчивому кузнецу. Как все это произошло, он и сам не смог бы объяснить, но невозможное совершилось. Однажды в субботу он застал Гунту в лавке одну. Девушка была весела, она откровенно дразнила Эйдиса и предложила встретиться вечером у обрыва Диких Яблонь.
В тот день молот в кузнице пел громче обычного. Если бы кто-нибудь сумел понять его речь, он услышал бы слова: «Любовь! Любовь! Любовь!…»
Иной раз солнце садится - не успеешь оглянуться, а другой раз мешкает, как усталая старуха. В этот раз оно совсем не намеревалось заходить. Казалось, кто-то привязал его веревкой или пригвоздил к небу. Наконец оно все же проявило милосердие и кое-как переползло через озеро. Тогда Эйдис в последний раз ударил по наковальне и пошел умываться.
По берегу вилась утоптанная стежка. Сколько раз Эйдис шагал по ней, направляясь на рыбалку! Однако сегодня твердая глина гудела под его подошвами как-то особенно! Наверно, чувствовала, что идет влюбленный человек. Ну ясно, ведь Эйдис был влюблен - иначе сердце не билось бы так гулко.
Если какой-нибудь, в сущности, не злой человек когда-либо желал, чтобы с земли сгинули все люди, то в этот вечер таким человеком был Эйдис. Пусть исчезли бы хоть на то время, пока он пройдет от кузницы до обрыва Диких Яблонь. Но наши желания не всегда исполняются. По крайней мере, телятник Кирсис никуда не делся - надо же быть такой напасти! - приплелся на луговину косить вику. Никто другой, а именно Кирсис! Во всем колхозе не было старикашки хитрее. Он-то уж обязательно все приметит и догадается, куда Эйдис, умытый и приодетый, торопится в этот субботний вечер. Душа у Эйдиса ушла в пятки - можно сказать, спряталась в самые каблуки, - и шаги стали неуверенными. Но что поделаешь, конечно заметил!