«Конечно, любая девушка будет не в восторге от таких слов», — на пути к машине подумала Никола. Она пообещала себе, что всю дорогу не произнесет ни слова. То ли Джулиан чувствовал то же самое, то ли просто не хотел нарушить тишину первым, но они действительно молчали. Только когда они приехали и Никола вышла из машины, ей удалось заставить себя проговорить:
— Я не хочу больше возобновлять этот нелепый спор насчет фотографии. Но насколько я понимаю, вы по-прежнему хотите оставить ее у себя?
— Да, — был уверенный ответ.
— Тогда я бы хотела лишь узнать: почему?
Он беззаботно улыбнулся ей и ответил:
— Что ж, там изображено красивое лицо, которое улыбается мне только на фотографии. Спокойной ночи, Никола.
Джулиан сел в машину и уехал. Дрожащими руками Никола отперла дверь. Ей удалось убедить себя, что это всего лишь усталость после бурного торжества. Она почувствовала себя ужасно опустошенной. С трудом подняла два или три письма, лежавшие на коврике перед дверью, и равнодушно скользнула по ним взглядом. Внезапно ее словно пронзила молния: она узнала почерк на потрепанном конверте и с ужасом прочитала «Брайан Кавердейл» и название отеля в Монреале.
Перевернув конверт, Никола заметила неразборчивые каракули, говорившие о том, что письмо несколько раз переадресовывалось. Первоначальный адрес, написанный почерком, от которого у нее мурашки бежали по коже, был неполным, и, судя по виду конверта, он, по крайней мере дважды пересек Атлантику, а потом валялся в каком-нибудь отделе невостребованных писем несколько недель, прежде чем найти свой путь к ней.
Теперь это письмо оказалось в дрожащих руках Николы. Письмо, написанное живым, любящим Брайаном, который мертв уже несколько месяцев. Он писал ей так мало писем, и одно из них нашло ее только тогда, когда могло принести больше боли, чем радости. Несколько минут Никола смотрела на запечатанный конверт, не в силах вскрыть его и ощутить волну боли, которая хлынет с его страниц. Эти слова принадлежали времени, которое никогда не вернется, они были похожи на шорох осенних листьев.
Наконец она заставила себя распечатать конверт. Из-за того, что Брайан никогда не начинал писем с обычного «Дорогая такая-то и такая-то», слова обрушились на нее, словно она вновь услышала его веселый, чуть насмешливый голос.
«Привет! Скучаешь? Если бы ты была со мной, то услышала бы один из самых замечательных концертов. Прирожденная скромность мешает мне сообщить, что я тоже принимал в нем участие, но должен признать, что звездой вечера был Джулиан Эветт. Какой же он отличный дирижер! Ты должна послушать его. Конечно, так и будет, потому что он скоро приезжает в Англию и хочет, чтобы я солировал на нескольких его концертах. Мы неплохо уживаемся, хотя он и безжалостный эксплуататор. Он говорит, что я ленивый. Это я-то! Он имеет в виду, что я не настолько предан музыке, чтобы отказаться ради нее от еды, питья, любви и других радостей жизни. Отчасти я уже отказался, но он отказался от всего. Он считает, что если служишь искусству, то должен забыть обо всем. Неужели это правда?