Я предлагаю ему прыгнуть мне на спину.
Он прыгает; я уклоняюсь, он валится на кучу соломы. Долго сидит, выпучив глаза, потрясенно спрашивает, как это.
Я показываю ему фокус с камушком. Он в восторге; я показываю ему фокус с прутиком. Он куплен, он мой до скончания веков.
Просит научить чему-нибудь. Я соглашаюсь (объясни я ему, что эта моя особенность передается не от учителя к ученику, а только по наследству вместе с определенным набором генов, он не поверил бы и решил, что я хочу от него отделаться). Целый час мы проводим, упражняясь; у парня неплохая реакция. Наконец, умаявшись, он валится на солому; я присаживаюсь рядом.
Пахнет свежо и пряно. Травы, сено, чуть-чуть навоз; за оградой ходят на длинных привязях разномастные козы.
— Можно спросить? — шепчет Луи, и глаза его заранее напуганы.
— Конечно, — приглашаю я.
Он раскрывает рот и закрывает его беззвучно, как рыба. Наконец решается:
— А вы знали, что тот парень невиновен?
— Какой парень? — спрашиваю я.
Он слегка отодвигается:
— Тот, которого вы приговорили «к стенке». За то, что он зарубил топором своего хозяина-мясника. А это был вовсе не он. Это была жена мясника, с которой он по-скотски обходился…
Я молчу.
— Наверное, вы не знали, — говорит Луи жалобно. — Наверное, это была просто судебная ошибка…
— Да, — говорю я после длинной паузы. — Это была судебная ошибка.
* * *
День четырнадцатый.
Мы ползаем по ближним к деревне скалам, у меня ободраны колени и локти, но в целом это занятие мне нравится. Георг торопит события: его ждет невеста, ему надоело жить в трейлере, ему хочется ток-шоу в прайм-тайм.
— Луи, ты знаешь, что такое прайм-тайм?
— Нет. А что?
Сценаристы в раздумье: с одной стороны, восхождение должно быть опасным и зрелищным. С другой — отходить далеко от базы нам с Луи нельзя: горы фонят, заслоняют сигнал, качественных съемок (или вообще хоть каких-нибудь) не получится.
Наконец выбирают гору, подходящую во всех отношениях. Георг требует, чтобы мы с Луи шли на восхождение прямо завтра. Луи колеблется — уровень моей подготовки все еще вызывает у него сомнения; впрочем, он верит в себя как в инструктора, ему хочется поскорее произвести на меня впечатление, и в конце концов он соглашается.
Накануне вечером я завожу с ним очень важный для меня разговор.
— Луи, — говорю я, — ты знаешь, какая награда обещана за мою голову в полиэтиленовом пакете?
Он несмело улыбается. Называет сумму.
— Хорошо, — говорю я. — А как ты думаешь, что можно купить на эти деньги?
— Дом, — отвечает он, не моргнув глазом.
Я перевожу дыхание. Собственно, на этом можно заканчивать; если завтра Луи подтвердит слова Георга насчет патриархальной нравственности — наградой ему будет попадание «в телевизор». А я буду знать, что ради спасения моей жизни парень отказался от дома, который ему, как старшему сыну в большой семье, ого-го как нужен…