Песчаная светло-желтая дорога проходила сквозь бор изумительной чистоты — одни только сосны да лесной «ковер», сложенный из опавших иголок и шишек. Высоченные ровные деревья стояли плотными рядами, как гвардейцы на параде. Верхушки покачивались в такт ветру, изредка доносился звонкий перестук дятла и пение невидимых птиц.
По небу бежали облака, оставляя на земле прохладную тень. Только что голову напекало солнышко, и вдруг раз — ты в середине темного пятна, которое стремительно несется вперед. Проходит несколько секунд — и вновь яркий свет и жара.
Мои парни ехали впереди, драгун тащился, чуть отстав. Он уронил подбородок на грудь и сладко дремал, изредка открывая глаза, когда приходилось преодолевать препятствие.
Я завидовал его безмятежности. С другой стороны, он «прогудел» на первом этаже новгородского трактира всю ночь и теперь добирал потерянный сон. Похоже, невесте придется еще с ним намучиться. Личности вроде него с трудом поддаются семейной «дрессировке».
Михай по-прежнему оставался нелюдим, держался обособленно, в разговоры если и вступал, то в самые незначительные, отделываясь односложными короткими фразами. Гренадеры, прекрасно понимая состояние поляка, старались его не задевать.
Карл, более-менее сносно научившийся русскому, с интересом прислушивался к нашим беседам, но не всегда принимал в них участие. Беглая речь давалась ему все же неважно.
Поездку вполне можно было бы назвать приятной, если б не надоедливый гнус. Комариный сезон еще не настал, зато слепни водились в избытке. То и дело приходилось громкими шлепками убивать мерзких насекомых, норовящих укусить в самое неожиданное место.
Дорога разделилась на два рукава — один, узенький, вел к видневшемуся в отдалении погосту. Второй рукав, пошире, накатанный тысячами колес и изрытый копытами лошадей, прямой ниточкой уходил на многие версты без единого поворота.
Местечко для тех, кто упокоился навсегда, выбиралось со вкусом, если можно так выразиться, — тихо, красиво и спокойно. Кладбище выглядело ухоженным, за могилками присматривали — убирали, прогоняли надоедливых ворон и соек, поправляли струганые кресты. Видимо, жители окрестных деревень здесь хоронили родственников и рассчитывали в будущем тоже найти тут последнее пристанище.
— Райское место, — благолепно сняв шапку, произнес Михайлов. — Хотел бы я, чтоб меня похоронили в таком, а не где-нибудь на чужбине.
Он перекрестился.
— А не все ли равно тебе, где гнить? — вяло спросил Чижиков, не разделявший философских настроений собеседника.
— Нет, не все, — недовольно произнес Михайлов. — Здесь все родное, свое. Глаза не нарадуются.