— Я не могу тебя отпустить, — сказал Дон голосом, полным грусти.
— Я не хочу никуда уходить, — сказала Вилла, и поняла, что действительно не хочет, и даже не представляла, куда бы это она собиралась? Ее дом здесь, рядом с Доном. Смутные образы вертелись в голове, но чем дольше она была в объятиях Дона, тем призрачней они становились. Среди прочих крутилось лицо какого-то незнакомца с рогами, но она не знала его имени.
Или знала?
— Я — твое настоящее.
— Конечно, — согласилась, не раздумывая, и выбросила из головы чужие образы.
На беду овощей, Чуп заперся в кладовой. Домовитый зверек, добрый, ласковый, но поразительно ворчливый. Даже когда молчит — хмурится и смотрит исподлобья, подначивая: спроси, поинтересуйся, мол, что беспокоит, и если поведешься, привет, головомойка, причем по поводу и без.
Вилла, к примеру, по наивности уже прослушала жалобы чувствительного к аллергии существа, которому невмоготу дурно становится, если пыль лишают насиженного места. Он не привык к переменам, он — консерватор, если угодно! А если и это не убеждает, то вот, вот прям сейчас случится с ним обморок. Он уже чувствует легкое недомогание, и оно становится все тяжелее и тяжелее…
Чих!
И в сырости бактерии размножаются, и наседают на его чувствительность, и влажная уборка — пытка, от которой у него подкашиваются ноги и он пушистым, измученным тельцем развалится на пороге, но в свою комнату не пустит!
И кухню на растерзание не отдаст, пока жив. Пока — здесь слово ключевое, потому что от чиханий голова разболелась и, кажется, настигла депрессия, а клиник в городе нет, и аптек нет. Что спасет? Да уже ничего, поздно спохватилась, вот только погладить может его на прощанье. Пусть это будет последнее, что он запомнит перед тем, как окунется в царство теней.
Эх, а он бы мог пригодиться, он бы мог такое блюдо из картошечки для нее приготовить — пальчики оближешь, и даже о салфетках не вспомнишь, не до манер. Но теперь уж голод стучит к ним в двери, потому что он видит, видит, что за ним кто-то пришел…
— Что с ним?
Чуп приоткрыл один глаз, присмотрелся к вошедшему и закрыл глаз, пока никто не заметил, что ему полегчало.
— Расстроился, когда я начала уборку в доме, — пояснила Вилла, поглаживая зверька по пушистой щеке. Дыхание его выровнялось — может, так вошел в роль, что уснул?
— Понятно. Брось его, я хочу показать тебе город.
— Бросить?
А если ему, действительно, плохо? Если не роль — усомнилась вдруг; и зверек жалобно застонал, подтверждая предположения.
— Именно, — Дон помог Вилле подняться, и пушистик сразу тревожно заворочался у порога. — Собираешься встать? Нет? Возможно, ты не такой изнеженный, как я думал, и если забрать с твоей кровати один из матрацев…