Забавно, уже к двадцати пяти меня, искушенную горожанку, трудно было чем-то удивить – в моей постели побывали самые разные мужчины, шептавшие в завиток у моего виска самые разные слова; я видела далекие страны и лазурные моря, в глубинах которых жили диковинные рыбы, больше похожие на огромные елочные игрушки; я бросала тех, кому говорила «люблю», а меня бросали другие, которым я тоже это говорила…
Я покуривала травку, экономила на еде, чтобы купить очередную никчемную сумку; я пробовала жареных червяков на рынке островка Ко Самуи и однажды видела короткометражку, в которой один темнокожий атлет запихивает в задницу другого темнокожего атлета гигантский кабачок – дело было в одном из порнокинотеатров Амстердама, куда я зашла, чтобы погреться.
А вот впервые убила человека, когда мне было уже тридцать пять, а до того думала, что это не про меня, я не такая, не могу, не способна. И сразу все изменилось.
То есть я никого не убивала по-настоящему. Я же не Раскольников, не снайпер и никогда не вожу в подпитии. Все банально. Пошлая история, ставшая обыденностью для жителей крупных городов, привыкших воспринимать друг друга как товары в супермаркете. Выбор, искушения, тающая зарплата в кошельке…
Я изменила собственному мужу, человеку, который меня любил, и это его разрушило, состарило, погасило его глаза, и вообще он стал как будто просто полой оболочкой. Под его побледневшей от нервной бессонницы кожей медленно, как опухоль, разрасталась полость.
Началось все, как водится, с крошечной дырочки в сердце, которая постепенно превратилась в черную дыру, поглотившую все то, что он привык считать собой. А я видела это и понимала – это все я, я это сделала.
Несколькими месяцами раньше мы с этим мужчиной сидели в каком-то окраинном суши-баре, мы тогда только познакомились, и я была влюблена так, что готова была сожрать его вместо роллов с тунцом. Поглотить, сделать частью себя, растворить в себе, как рафинад в теплом чае.
И он смотрел на меня так же, и рассказывал о своей «хорошей семье», и как родители расстраиваются, что ему так не везет в любви. Одну он не любил, полумашинально жили вместе, другая сама ушла, хотя казалось бы – что-то могло получиться, с третьей даже планировали ребенка. Терять ее, несостоявшуюся мать его несуществующего сына, было особенно обидно. Не сложилось в очередной раз. Нагромождение случайностей превратилось в тенденцию.
И вдруг я.
А ему уже под сорок. И он привык быть зверем в чаще. Заматеревшим волком-одиночкой, пережившим и опьянение от вкуса парной крови, и бесконечные голодные феврали. И тут нокаут. Я. Ангел с тщательно закрашенной ранней сединой, лишними пятью килограммами на заднице, тлеющей ментоловой сигареткой в пальцах и звездами в глазах.