Софрон Захаров знал намерение индигирцев и поручил Данилке Протопопову и Гаврилке Мохнаткину проследить за ними. При этом запретил ребятам самим предпринимать какие-либо действия. Только разведка, и ничего больше.
Индигирцы разделились на два лагеря. Одни говорили, что надо отомстить бочкарёвцам за смерть земляков, другие настаивали на выходе из-под командования есаула… Спорили до темноты. Воспользовавшись этим, Данилка и Гаврилка Мохнаткин перерезали алыки на ошейниках ездовиков и незаметно ушли. Расчет у ребят был прост: без головной собаки, без захаровского вожака по кличке Чонча, ни одна упряжка не двинется с места. Когда ребята уже были далеко от Нижнеколымска, Чонча вдруг завыл с такой тоской, что на его зов тут же отозвалась вся упряжная свора индигирских собак. Собаки срывались с мест и с трубным лаем пропадали в темноте наступившей ночи.
Индигирцы взбудоражились. Над Нижнеколымском поднялась стрельба. Бочкарёвский отряд в это время был как раз на подходе. Казаки, услышав стрельбу, рванулись вперёд, решив, что индигирцы узнали о расстреле за Соколиным хребтом и теперь вступили в бой с цапандинским казачьим отрядом, который к этому времени должен был подойти к нижнеколымскому штабу. Индигирцы открыли по казакам ответный огонь, подумав, что те на них нападают… Пока разобрались, немало перебили людей с той и с другой стороны. А отсутствие Крестовских собак навело потом на мысль, что суматоху и угон упряжек могли устроить только нижнекрестовские якуты. Организовали погоню.
Данилка и Мохнаткин потеряли много времени на сбор и упряжку собак. А когда необычный аргиш двинулся по Колыме, преследователи были уже близко. Гаврилка Мохнаткин слез с нарт и сказал:
– По Стадухинской протоке дойдёшь до Медвежьего зуба, а там по распадку доберёшься до наших. Я же тут их подожду, – и кивнул на ещё невидимую погоню. – Вон там, у Пушкарёвского островка… Уходи, Даня…
Быстро развернули упряжки. Данилка укнул на вожака, и вскоре тёмная длиннохвостая змейка быстрого аргиша неслышно растворилась в морозной гуще ночи… Далеко позади остались восемь редких, одиночных выстрелов…
* * *
В питейной избе бочкарёвцы разливали горькую. Тучный пожилой якут, хозяин заведения, подперев пухлыми ладонями лицо, с упоением слушал игру захмелевшего хомусиста. Древний инструмент издавал протяжные звуки. И казалось: сама тоска пришла и растворилась здесь, в дымном чаду прокуренной избы.
Казак Пётр Рытов таращил хмельные глаза на музыканта и изредка пьяно икал. Напротив подёргивался, неопределённо ухмыляясь, один из близких есаулу людей, тоже из казаков, Чижов Карпуха. Ухмылка его раздражала Рытова.