– Хмыляешься, Карпуха? – задирался Рытов.
– Весело!.. – огрызнулся Чижов. Рытов перекосил тонкогубый рот:
– Тебя и их благородие, всех до одного помету!
– Бочкарёва не лапай! – сжав кулачонки, пискляво надрывался Чижов. – Глотку перегрызу!..
Остановил их появившийся в сопровождении местных атаманов Бочкарёв. Поднёс Рытову под нос кулак, пригрозил:
– Сдеру шкуру!
– Всю содрал, ваше благородие!
– Скотина! – побагровел Бочкарёв и сдавил крышку деревянной кобуры маузера.
– Ты глотку не заклинивай, ворюга! – ощетинился Рытов.
Бочкарёв – матёрый бандит, при одном имени которого трепетали даже высшие офицерские чины колчаковской армии, вдруг понял, что сила его власти где-то надорвалась. Рытовская наглость сначала ошарашила, а потом и напугала. И только когда Карпуха Чижов, плаксиво заикаясь, сказал: Ваше благородие, а Петька-то Рытов смуту готовит, – опомнился.
– Бунтовать?! – заорал он и, выхватив маузер, ткнул дулом в подбородок Рытова. – Мерзавец!
– Стреляй, – ворочал крутыми желваками Рытов, – душегуб! На чужом горбу далече не укатишь. – И Рытов нервно захохотал… Сильно ударил в дверь ногой… – Охолоднимся?.. Пошли?..
Бочкарёв медлил. Но увидел насмешливые взгляды казаков, собрался и вышел на крыльцо.
– Долю верни!
– Какую? – насторожился Бочкарёв.
– Человеческую, иуда!
– Вот оно что…
– Кровушкой людской упиваешься? А ведь горы сулил? И я с такой сволочью связался… Меня ж мамка дома ждёт. Жинка истосковалась. Душа горит!.. Эх-х!..
Рытов размахнулся широко, как взмахивал когда-то косой, и замер. Его дважды качнуло, словно кто-то невидимый мощным жгучим хлыстом полоснул по могучей груди. Сделал вперёд шаг навстречу повторившимся вспышкам и упал на колени, размазывая тёплую липкую жижу по лицу:
– Ма-ма… матерья божия… ма-а-а…
Бочкарёв с опаской наклонился над вытянувшимся огромным телом, боязливо заглянул в лицо. Открытые, подернутые последней болью глаза казака смотрели в посветлевшее ночное небо…
– Водки! – гаркнул Бочкарёв, войдя в избу, и тяжело опустился на лавку. Щёлкнул потемневшим портсигаром, прикурил от яркого жирника, жадно затянулся.
– Керетовские торгаши живы? – спросил, уставившись на Седалищева.
– Так точно… – отозвался следователь.
– Пора… И чтоб без помарок. – Посмотрел пристально на Седалищева и устало добавил: – Советы в Аллаихе…
Шошин не ложился – не до сна было. Опять Ефим метался в бреду. Шошин не отходил от постели, прикладывал компресс, подносил к потрескавшимся губам кружку с водой. Кризис вроде бы давно миновал, опухоль, однако, на ноге не спадала. Тундровики, приезжавшие проведать, привозили настои из трав, но, видимо, требовались другие, более действенные средства. Гусиный жир и тугая повязка ослабляли на время боль, тогда Ефим оживал.