– Держись, Игорь! Ты держись! – сказал старик и недовольно мотнул головой – произносит он совсем ненужные, неубедительные, плоские, какие-то смятые слова – совсем не к месту, – с шипеньем, будто обжигаясь, втянул в себя воздух: нет, не то он говорит.
– Не хочу, – приходя в сознание, взялся за старое Пухначев, – не хочу! – он поднял мокрое, лишённое жизни лицо, ширкнул носом. – Впрочем, – сказал он, – вы правы, вы правы… Делайте то, что надо в таких случаях. Главное – не попасть в плен.
– Наша смерть будет лёгкой, – неожиданно обрадовался старик, радость его была неестественной, странной и страшной, кощунственной, но Пухначев не обратил на это внимания, – мы даже вздохнуть не успеем, как нас уже не будет. Мгновенная смерть!
Старик вновь взялся за рукоять взрывной машинки.
– Ох, – болезненно произнёс Пухначев и отёр рукою лицо. На Чернова он старался не глядеть. – Извините мою слабость.
– В первый раз всегда бывает так, – старик вытянул шею: нападавшие справились с дверью второго этажа, с грохотом ворвались в коридор. Ветхое зданьице задрожало.
Гулкую пустоту коридора прошила автоматная очередь.
– Сейчас и нас… – сказал Пухначев.
– Нас – пусть! Лишь бы провод не зацепили.
– Сейчас они начнут стрелять в потолок – точно до нас доберутся.
– Для этого им надо знать, в какой комнате мы находимся. Простреливать все комнаты подряд – патронов не хватит, – произнёс старик до обидного равнодушно, и Пухначева его тон покоробил – всё в Чернове атрофировалось, ничего не осталось, нервы пересохли, выварились, обратились в ничто – вообще нет нервов у старика… Чернов вздохнул и примерился к рукояти взрывной машинки.
Внизу раздалась ещё одна автоматная очередь, прошила пол коридора третьего этажа, шальная пуля, отрикошетив от металла, пробила стенку их номера, проткнула другую и ушла дальше. С потолка посыпалась пыль.
– Всё, почти нащупали, – сказал старик, – быстрее, чем я думал.
Он выжидал момент, гладил пальцами чёрную пластиковую рукоять чешской взрывной машинки, слушал стрельбу, топот людей, слушал самого себя, слушал Пухначева, сделавшегося безучастным ко всему, – и не отзывался пока ни на что, пальцы его мелко подрагивали, но это было не от того, что старик волновался или трусил, – это было от возраста… Обычная вещь.
Лицо его сделалось спокойным, отрешённым, на нём появилась печать причастности к вечному – наверное, эта печать появляется на лице всякого человека, готовящегося уйти в запределье, по ту сторону черты; похоже, что всё сейчас старику было уже чуждо – и серый ватный морок, повисший над городом, и мощный стук прикладов в дверь третьего этажа – стук этот раздавался уже совсем рядом, остро впивался в барабанные перепонки, встряхивал пол. Пухначев сидел неподвижно, в руке держал пистолет.