– Неоперабельная злокачественная опухоль мозга, прогноз – полгода в лучшем случае.
Из Лили словно одновременно вынули все кости. Благо сидела, а то рухнула бы рядом со столом. Доктор говорил что-то еще, бумажки, рецепты, направления. Лиля их тупо брала, не в состоянии осознать действительность, встряхнуться, выслушать врача до конца. Так и вышла из кабинета с бумажками в руках, пошла по коридору, наталкиваясь на людей, бестолково останавливаясь, пугая народ опустошенным взглядом.
Женщина, развлекавшая в очереди смешными рассказами о трехгодовалом внуке, догнала, силком надела шапку, шарф вокруг шеи обмотала (в голове Лили этот шарф превратился в страшное слово "онкология", удавкой затягивающееся на шее), помогла надеть куртку, запихала в сумку бумажки. Лиля пошла к выходу, а сердобольная женщина, без слов понявшая диагноз, жалостливо смотрела вслед.
И вот стоит Лиля на крыше. Она, боящаяся даже на балкон лишний раз выйти. Где-то глубоко внутри зреет решение, для выполнения которого нужно сделать пару шагов вперед. Скрип дверцы заставил Лилю вздрогнуть, оглядеться, испугаться. Она осторожно присела на корточки, нашла в сумочке сотовый. Черт, опять забыла телефон включить! Выбрала контакт "любимый", застыла в ожидании. И оторопела от неожиданной отповеди, прозвучавшей из телефона:
– Где шарахаешься? Я сто раз звонил. Для красоты телефон носишь? Поговорить надо.
– О чем? – устало спросила Лиля.
– Придешь – узнаешь, – грубо ответил Вадим.
– Я все уже поняла, не дура, – отношения с ним по мере накопления неприятностей портились. Правильно, друг познается в беде. Любимый тоже. Зло сказала. – Можешь собирать шмотки и валить на все четыре стороны.
– Вот ты, значит, как, – словно это она начала первой.
Лиля не хотела, чтобы Вадим втянул ее в перепалку.
– Ты ведь хотел сказать, что тебе очень жаль, но между нами все кончено? Я с тобой согласна, без обид. И еще — я делаю это не из-за тебя, – она отключила телефон.
Решение было принято. Если бы Вадим заговорил с ней по-другому, если бы сказал что любит, тогда бы ей было стыдно еще и перед ним. А так оставались мама и Леонид — братишка.
Лиля не хотела умирать в мучениях, боялась этого больше самой смерти. Не хотела, чтобы рядом с больничной кроватью сидела заплаканная мама или напуганный брат. В глубине души кто-то робко шептал: "Грех это, грех". Она старалась не слушать, не слышать этот голос. Достала из сумки ручку, блокнот, вырвала листок. Написала: "У меня рак, не хочу мучиться, простите за все". Писать было неудобно, замерзшие пальцы не слушались, ручка протыкала бумагу. Постаравшись хоть подписаться прилично, Лиля достала сигареты, закурила. Курила, наслаждаясь каждой затяжкой, курение – самая любимая ее вредная привычка. Сигарета закончилась, она прикурила другую, взяла записку. Мелькнула мысль: я же говорила, что брошу курить не раньше, чем помру. Шагнула в пустоту.