— Тогда вы должны понять отцовское беспокойство, — изрек он важно. — Оленька человек чистый, доверчивый, увлекающийся. Ей проще простого задуривать голову. Любопытно, что может связывать вас при такой заметной разнице в возрасте. Ведь вы, Иван Алексеевич, далеко не юноша.
— Верно подметили. Но я ни на что не претендую.
— Спрошу без обиняков, только вы уж не обижайтесь. Эти дни она провела с вами?
— Как же так? Я же звонил вам, разыскивал Оленьку. Вы разве запамятовали?
— Действительно, некое несоответствие. — Он глубоко задумался. Я решил, пора уходить. Попрощался, поблагодарил за угощение. Писатель будто не слышал.
— Она у нас единственная дочь, — сообщил жалобно. — Работаем как проклятые, и все ради нее. У вас есть дети?
— Двое.
— Тогда вы меня поймете. Сейчас перед молодежью открылось столько возможностей, но легко запутаться, выбрать неверный путь. Вы согласны со мной?
— Конечно, согласен, — я уже задом пятился из кухни. Есть многое на свете, чего не принимает душа, но, пожалуй, больше всего мне действуют на нервы грезящие наяву интеллигенты, будь они хоть писателями, хоть морскими свинками. В грезящем интеллигенте, произносящем умные слова, не имеющие никакой связи с действительностью, есть нечто физиологически омерзительное, как в блевотине, размазанной по полу. Их не вразумишь и концом света, так и будут талдычить свое. Вред от них большой, потому что, как правило, им доступны средства массовых коммуникаций, и своими лживыми, пустыми речами, замешенными на гордыне, вечными призывами идти в каком-то им одним известном направлении они сеют вокруг семена вражды и раздора, которые в наши годы в очередной раз дали пышные всходы. Самый лучший грезящий интеллигент — это глухонемой отшельник на Ваганьковском кладбище.
Оленька выбежала к лифту меня проводить.
— Иван Алексеевич, почему вы уходите?
— Да я и не собирался у вас жить.
— Вас папа обидел?
— Что ты! Прекрасный человек. У нас много общего, мы из одного поколения.
— Правда?
— Что — правда?
— Что у вас много общего?
— Конечно. Жили рабами при коммунизме, нахлебались лагерей, теперь кое-как выкарабкиваемся на рыночный свет.
Она поежилась в своей легкой кофточке: на лестничной клетке прохладно. Я нажал вызов лифта.
— У вас замечательный юмор, — сказала она. — Ждите. Вечером приеду попозже.
— Зачем?
Сделала неожиданно шаг вперед и очутилась в моих объятиях. Прильнув к губам. Все получилось естественно, как в кино. Я невольно сжал худенькие податливые плечи и испытал такой сердечный толчок, что в лифте едва отдышался.
Глава 4
Полковнику Герасиму доложил все как на духу. Встретились в скверике напротив его службы. Я снизу позвонил, из проходной.