— Прости, Сережа, — повинился я. — Я же не ожидал, что ты так сильно шмякнешься.
За Сереню, глухого к мольбам, ответил Вован.
— Проблема не в Серене, — произнес задушевно, — ему не впервой. Проблема в тебе, дядя Вань. Почему ты ведешь себя как последняя сявка? Нельзя же так. Мы к тебе со всей душой, а ты нам сраку под нос… Ладно, доложу о твоем поступке Леониду Григорьевичу, пусть решает.
— Не понял, — поднял брови Сереня. — При чем тут Григорьевич? Ты хочешь сказать, эта гнида будет дальше жить?
— Недолго, — успокоил Вован. — До завтрашнего дня. Потерпи, сынок.
Забулькал звонок у входной двери, пожаловала Оленька. С ее приходом атмосфера разрядилась. Оба братана оживились, наперебой принялись за ней ухаживать, налили коньяку, пододвинули закусок, и она приняла это как должное, ничуть не оробела, не смутилась. Более того, когда развеселившийся Сереня, забыв о своем увечье, невзначай ее облапил, грозно цыкнула:
— Убери лапы, падаль! Глаз выколю.
Сереня блаженно заухал.
Я не знал, что и думать.
Эта новая Оленька — с крикливым, резким голосом, наполненным глумливыми интонациями, с резкими движениями, с ядовитым взглядом — хабалка, да и только. Но ведь я знал и другую Оленьку — ночную, нежную, робкую, умную, — нормальную девушку в состоянии любви. Какая же из них настоящая? Старый сердцеед, я всерьез озаботился этим вопросом, словно забыл, что любимая женщина имеет столько обличий, сколько дней в году. Думаю, и Жанна д'Арк бывала разной — по настроению, по обстоятельствам — одна в бою, другая в молитве, третья в шашнях с дофином; не говоря уж о праматери всех женщин, коварной и двуличной, но такой наивной — Еве.
Братаны хлопнули еще по чарке и начали собираться восвояси.
— Не будем мешать молодым, не будем, — галантно попрощался Вован, похлопав меня по плечу. — Завидую, счастливчик! Какую деваху отхватил почти задаром.
Сереня высказался более прозаически:
— Отсрочка тебе не поможет, дядя Вань. По всем счетам заплатишь с лихвой.
И, болезненно скривясь, погладил шишку на стриженой башке.
— Сделай холодный компресс на ночь, — посоветовал я.
Выпроводив их и вернувшись, увидел прежнюю Оленьку — безмятежную, рассудительную, дочь писателя и врачихи.
— Я предупредила, они не отстанут. Зачем приходили?
Я понюхал коньяк в чашке, но пить не стал. Странная задумчивость на меня накатила, как у больного, которому объявили результат обследования — требуется операция.
— Почему молчишь? Зачем приходили эти подонки?
— Подонки? Мне показалось, ты их совсем не боишься.
— Еще как боюсь! Их нельзя не бояться. У них в каждом рукаве по финке.