— Знакомься, Зиночка. Мой добрый друг Володя. Бывший, между прочим, доктор наук. Теперь подрабатывает частным извозом. Он нам дверь починит.
Зиночка, смутясь, протянула пухлую ладошку, которую Володя ухватил с горячностью застоявшегося в стойле жеребца.
— Очень приятно, мадам! Очень приятно!
Через минуту лифт поднял нас на четвертый этаж. В лифте Володя вел себя сдержанно, хмуро глядел в пол. Дверь квартиры была на месте, прочно висела на петлях и заперта, косяк выправлен. Никаких следов взрыва, никаких разрушений. Блеск свежей перламутровой краски.
— Кто-то починил, — произнес я в растерянности.
— Мир не без добрых людей, — высказал спорную мысль Володя. Я достал ключи, отпер дверь (замок прежний!) — и мы вошли внутрь. Я бы не удивился, если бы кто-то с ходу привычно огрел по башке, но квартира была пуста. Мало того — чисто прибрана, подметена и, кажется, даже с помытыми полами.
— Вы пока устраивайтесь, — сказал Володя, — я мигом слетаю.
— Куда он? — спросила Зиночка, когда Володя исчез.
— За водочкой. Хочет угостить. Ты ему понравилась.
— Да?
— Еще бы! Я думал, он прямо на улице набросится.
Зиночка зарделась не только лицом, но и плечами. Это была более чем впечатляющая картина.
— Ты что, ревнуешь, Миша?
— А ты как думала. Он же ходок. Ему укорота нет.
Как известно, женщина остается женщиной даже на смертном одре, и этот разговор Зиночка готова была продолжать до бесконечности, но у меня было не то настроение. Я ходил по собственной квартире, словно по чужому саду, заново ко всему привыкая. Каждая вещь знакома, дорога, но ото всего веет тревогой, опасностью. Такое чувство возникает именно в сумеречном вечернем саду, когда вдруг перед глазами вспорхнет невидимая паутинка и никак не можешь зацепить, смахнуть ее рукой. Неоткуда взяться страху, а он здесь, под сердцем.
Постепенно собрал все денежные запасы, которые хранил в разных местах — в книгах, в черной «визитке» в шкафу. Набралось около полутора миллионов рублей, но никак не три тысячи долларов, которые задолжал за побег. Правда, было еще кое-что в памятной маминой шкатулке.
— Вот, — протянул Зиночке массивный старинный золотой перстень с пятью крошечными бриллиантами, вкрапленными, как девичьи слезки. — Потянет на три штуки, как полагаешь?
Зиночка повертела перстень, восхитилась:
— Ой, какой чудесный! Можно померить?
Пальцы у Зиночки потолще моих, перстень еле налез на мизинец.
— Я бы тебе подарил, — важно сказал я. — Да, видно, придется продать.
Выпал, кажется, такой денек, когда Зиночке пришлось краснеть поминутно.
— Миша!