— У него нет ни чести, ни совести, — ухмыльнулся Федоренко. — За лишний доллар родную маму на кол посадит. Чемпион сраный.
После осетрины, за кофе раздавили еще графинчик «Камю», и под сурдинку я поинтересовался у нового побратима:
— Как вы думаете, Иван Викторович, если доставим Полину в Москву, Циклоп меня все равно не пощадит?
— Совсем необязательно, Ильич. Ты ему не опасен, а пригодиться можешь. Скоро выборы, а перо у тебя бойкое.
…На скамеечке возле дома, меж двух больших сумок восседала Зинаида Петровна. Вокруг нее нежно струилась вечерняя комариная сырость. Сколько бы она ни ждала, скучать ей не пришлось, потому что за ее спиной, шагах в трех от лавочки, маячил мой неунывающий друг Володя. Чтобы переговариваться с красавицей, ему приходилось напрягать голос, и может быть, поэтому, а может, оттого, что он уже изрядно принял на грудь, рожа у него пламенно раскраснелась. Была какая-то тайна в таком неуклюжем ухаживании, но я ее сразу разгадал. Если бы он уселся рядом с любезным предметом, то есть с Зиночкой, то оказался бы приметным, как мишень, а в таком положении, в отдалении, высокая развесистая ива надежно укрывала сердцееда от возможного придирчивого досмотра жены (пятый этаж, третье окно от угла). Или он надеялся, что укрывает.
Зиночка, увидев меня, беспомощно всплеснула руками:
— Да куда ж ты подевался, Мишенька?! Я ведь извелась вся.
Володя гукнул из кустов:
— Предупреждал вас, Зиночка. Ходок он, ходок. Про него сказано: сколько волка ни корми…
Я нагнулся, чмокнул девушку в теплую щеку, опустился на скамейку, достал сигареты:
— Миша, где ты был? Отвечай!
— По делам ездил. Оформляюсь за границу.
Володя обогнул скамейку, уставился на меня:
— Куда, куда?
— В Италию, дорогой, в Италию, точнее, в Венецию. Помнишь, где по улицам плавают на гондолах?
— Ты с ума сошел! — Зиночка напряглась, как перед броском. — Ты же еще совершенно не выздоровел.
— Бизнес, — коротко объяснил я. — И потом, ты же знаешь, от слабоумия не выздоравливают.
— Он правильно говорит, — подтвердил Володя.
16. БРОСОК НА ЮГ
С паспортом гражданина Зуева я чувствовал себя матерым контрабандистом. В зале ожидания, когда мы с Федоренко уже миновали таможенный контроль, он достал из сумки портативный телефон, соединился с кем-то, аппарат протянул мне.
— Говори, Ильич. Это тебя.
В трубке я услышал сдавленный, растерянный Зиночкин голос. Мы с ней расстались два часа назад у меня дома.
— Зина, где ты?!
— Миша, Мишенька! Что происходит?
— Ты где?
Путаясь в словах, кое-как объяснила, что, как только я ушел, явились трое молодцов, показали милицейское удостоверение и велели ехать на допрос. Она поехала, потому что привыкла подчиняться властям. В машине ей завязали глаза, ткнули в бок пистолетом, и теперь она сидит в комнате с железной дверью и решеткой на окне, неизвестно где. Зиночка неожиданно хихикнула.