Первый резко повернулся и покачал головой:
— Эх ты! Я вот вижу, понимать он кое-что стал. А ты — стереть…
— Так зато мучиться не будет.
— Ну разве что так… Тогда давай стирай.
— Зачем мне память-то стирать? — испугался Герман. — Я не хочу.
Второй, нисколько не обращая внимания на его слова, открыл серый чемоданчик и вытащил оттуда толстенную книгу. Сдул с нее пыль и раскрыл посередине. Вслед за этим достал банку с клубящимся над нею сизым дымом, нюхательный флакон с коричневым порошком, пару тонких хрустальных бокалов и стеклянный шар.
— Что это? — испугался еще сильнее Герман.
— А чего бы тебе хотелось? — раздраженно буркнул второй. — Свидания с любимой?
— Ты, милок, потерпи, это не больно. Раз — и все. Что ты копаешься? — поторопил он второго. — Опять что-то задумал? Давай быстрей.
— Не надо, — вдруг хрипло произнес Герман, — я вас очень прошу.
— Что не надо? — напряженно осведомился первый.
— Память стирать не надо. Я хочу помнить все.
Воцарилась тишина. Человечки замерли, раздумывая.
— Я помню себя совсем маленьким, — прервал молчание Герман. — Няня оставила меня на белом покрывале в саду под цветущей яблоней. Я следил за порхающими с цветка на цветок пчелами и бабочками, и мне было хорошо. Но потом набежала туча и скрыла солнце. Я заплакал, попытался ползти и почувствовал резкую боль. Когда меня нашли, я был без сознания. Потом долго болел. У меня был жар или от простуды, или от пережитого стресса. А когда приходил в сознание, видел склонившуюся надо мною мать. От нее пахло снегом и тюльпанами, и мне казалось, что только от ее взгляда становится легче.
Человечки внимательно слушали, не перебивая и не останавливая Германа. Потом мрачно переглянулись.
— Что делать будем? — нерешительно спросил первый.
Второй пожал плечами и повернулся к Герману.
— А может, лучше забытье? Тем более по правилам давно нужно было память тебе стереть.
— Нет, — твердо ответил Герман. — Хочу все помнить. Не лишайте последней надежды.
Второй крякнул и отчеканил:
— Тут, понимаешь ли, дело похлеще, чем простое наказание. Речь о разуме идет. Если твое сознание всей нужной информации в себя не вместит, ты запросто свихнуться можешь. А оно тебе надо?
— Я выдержу, — упрямо сказал Герман.
— Серьезно?
Человечки опять переглянулись, и первый сказал:
— Расскажи ему все. Я в него верю.
— Ладно, пусть слушает…
То, что Герман услышал вслед за этим, было невероятно, и раньше он ни за что бы не поверил такому. Другое дело сейчас. Теперь-то он знал, что каким-то странным образом воплотился в мохнатое чудовище, и руки его стали похожи на лапы. И что не видит его никто, кроме кота, и только кот порой уставится желтыми, круглыми, как блюдца, глазами и следит за каждым его движением.