— Еще бы, — вставил Гуценок, смешливо блестя глазами, — чемпиону округа по самбо — да заниматься чем-нибудь иным!..
Все улыбнулись. Атахан и раньше обратил внимание на широкую шею Белякова, на выпуклые, натягивающие гимнастерку мускулы.
— Марки марками, а когда Беляков в Змеином ущелье один троих повстречал, он марку поддержал, — заметил Говорков.
— Даже чересчур, — ответил Гуценок. — Так им руки скрутил — не дай бог! Хорошо, реакция быстрая у нашего самбиста, иначе бы, — и Гуценок ногтем большого пальца чиркнул себя по кадыку, — бритвой бы полоснули — и прощай спортивные марки!
Атахан понимающе кивнул. Потом спросил:
— А что, сейчас в Змеином ущелье кобры есть?
— Они там прописаны давно, да и жилплощадь подходящая, — откликнулся Гуценок. — А что? — и запнулся, покраснел.
— Да, угадал, браток, — медленно и твердо сказал Атахан. — Прикидываю. Как вылечусь, навещу вас и, если разрешит старший лейтенант, отловлю нескольких…
— Неужели не бросите это дело? — поежился Беляков.
— Нет!.. А хороша коллекция, — перевел больной глаза на перевернутую страницу альбома.
— Что у меня! — завистливо воскликнул Муромцев и провел рукой по коротко остриженным волосам. — Вот у моего приятеля, у летчика-истребителя Иванова (при этой фамилии Атахан подался вперед и посмотрел на дверь, подумав о Наташе), у него действительно… коллекция! Он и фауну, и флору, и еще авиационные марки собирает. Редкие экземпляры! — замполит восхищенно махнул рукой: — Это да! — Он закрыл альбом.
А Максим Гуценок уже вынул из чехла гитару.
— Жива старушка? — растрогался Атахан, узнав старую заставскую гитару. — А я так и не научился. Медведь на ухо наступил.
— Зато Говорков на ней дает! Максим вышколил, — подмигнул Беляков. — Сыграй, Максим! Все улыбнулись.
— Что-нибудь минимально грустное и максимально пограничное! — уточнил Беляков.
Все притихли. Атахан вздохнул. Музыка имела какую-то власть над ним. Муромцев при звуках песни, как ему казалось, чувствовал какое-то неясное волнение. Песня открывала ему новое измерение собственной души и мира. Казалось, невозможно объяснить, чем песня волнует души человеческие…
Далеко от дома родного
Во мгле пограничных ночей
Мне видится снова и снова
Тропа вдоль деревни моей.
На сопки суровой границы
Я в сердце сыновьем унес
И желтое пламя пшеницы,
И белое пламя берез.
Максим пел негромко. Две последние строки подхватили Беляков и Говорков… Муромцев задумался.
Когда мы уходим в наряды,
Обвитые вьюгой ночной,
Деревня мне кажется рядом,
Любимая рядом со мной.
И здесь, на студеной границе,
Меня согревают в мороз