— Танцы отменяются? — продолжая хихикать, спросила Любка у первой попавшейся компании.
— Тетя Катя еще с поля не приехала, ключ-то у нее.
Любка, таща за собой Ленку, по-деловому направилась под елки, где, как обычно, сидела компания Ломчика. Все были на месте, но самого Ломова не было. Прибежал он почти сразу за девчонками, кивнул и кинулся к дверям клуба.
Минут пять Ломчик толкал и тянул дверь на себя, упирался ногой в стенку, стучался и задумчиво чесал подбородок.
— Закрыто, наверно, — и направился под елки.
Сел рядом с Любкой, Ленка красная, как рак, примостилась на самом краешке скамейки, подальше ото всех. Подлетел запыхавшийся невысокий с низким лбом и вечно хмурым взглядом Ванька Епишин — местный “крутой пацан” по прозвищу Репа:
— Ребзя, че у меня есть! — и завернул прямым ходом под елки, — вот! — он помахал у Ломчика перед носом серой книжкой, — чуешь, че это?
Остальные стали потихоньку подтягиваться под елки.
— Иди ты, — обрадовался Ломчик, — Аркашина книжка?!
— Ей-богу! еп-ты! А там такие перлы — мама не горюй! — и: — Выдь-то, — спихнул Ленку со скамьи.
Ленка обомлела: вскочив со скамейки, она встала рядом с незаметно подошедшим Юркой. Сердце у нее ухнуло куда-то в живот, но пошевелиться, отойти Ленка не могла.
— Чего уж там, на стол влезай, — сказал кто-то Репе.
— Народный поэт Аркаша Сидорчук. Читает заслуженный артист Иван
Епишин, — паясничал, стоя на столе, Епишин.
— Читай, Репа! Репа, читай!
— Даешь поэзию!
Репа начал:
— Довольны, к богу в небеса
Сегодня мы уже отпели,
И только слышны голоса
Ветров взвывающих свирели.
Нам чужды страдания дороги.
И мы от жажды вне себя.
И только боги, только боги,
Теперь взывают нас к себе.
Мы ждем удачи, щурим веки,
Но плотно сжатые ресницы
Нам не дают прозреть вовеки —
Увидеть божьи колесницы!1
1 Здесь и далее стихи А.Комарова.
— Ах, откройте мне ресницы! — Ломчик выпучил глаза, скорчил рожу и кричал, перекрикивая смеющихся, — я хочу прозреть!
— Или вот, — продолжал Репа, —
Я не буду больше плакать и страдать,
А только буду я алкашить
В ночи, в подвале у себя,
Ты будешь насмехаться,
Говорить, что я пьяный,
А это лишь маска душевная моя!
Репа пыжился, пыжился, но ему явно не хватало артистизма, чтобы выразить весь переполнявший его смех над Аркашиными излияниями. За него, как сурдопереводчик, кривлялся Ломчик.
Ленка стояла ни жива ни мертва. Стихи, вот эти самые стихи, над которыми все сейчас смеялись, вдруг показались ей такими близкими. Ей живо представились “божьи колесницы” — золотые-золотые, даже смотреть больно, и лошади, с добрыми умными мордами, как у их куйтежской кобылы Мусты. Это было не как Пушкин и Маяковский в школе, а гораздо ближе. У Ленки даже слезы на глаза навернулись…