Сколько заботы о несчастной Катрин! Его передернуло. Изнутри, конечно, снаружи он был спокоен. В этом весь брат — в этой улыбке, в этой заботе….
Что Катрин от его лживой заботы? Будто он не знает, отчего она больна? Нет, никакой жалости!
— Разумеется, сказал. Она поблагодарила и отказалась.
Еще бы не отказалась! Любой на ее месте отказался бы.
— Я рад. Вот что, милый Гийом, я хотел показать тебе одну вещь… Книгу. Не зайдешь ли ты ко мне после ужина?
Зайду, разумеется, зайду, и, кто знает, может, моя книга окажется занятнее твоей.
— Ты думаешь, стоит? — после недолгого раздумья спросил Гийом. — Я хотел зайти к де Кюси.
— Хорошо, я не настаиваю. — Опять эта улыбка! Нет, черт возьми, ему будет тяжело, хоть бы он тогда не улыбался! Будет стоять и улыбаться… Будто поднимаешь руку на ребенка. — Но если вернешься до полуночи, загляни.
Гийом кивнул. Он знал, что звук собственного голоса выдаст его.
Столовая была ярко освещена. Даже чересчур ярко, подумалось Гийому, хотя раньше он не обращал внимания на такие мелочи. Тяжелая бронзовая люстра, рубиновое стекло, какие-то веточки, хитросплетения шнуров и узоров, блики света на голубиной синеве шелка, кремовых вазочках, различных безделушках на тяжелом и, по сути своей, безвкусном камине.
Стол, как всегда, занимает больше половины комнаты. С одной стороны камин, с другой — окно. Между окном и столом — остальное пространство этой будто сжимающей пространство комнаты. Она всегда казалась ему маленькой, но сегодня вдруг сузилась до размеров спичечного коробка.
Он сидит по одну сторону камина, брат — по другую. Рядом беззаботно щебечут дамы, обдают приторным сладковатым запахом духов и пудры, бросают мимолетные взгляды из-под бархатистых ресниц. Вино искрящейся спиралью обволакивает бокалы, закручивается в гранях, перекликаясь цветом с рубиновым стержнем люстры.
Белая, перехваченная лиловыми лентами, скатерть, белый мертвенный фарфор, налитые соком, готовые разорваться изнутри фрукты, зеркальное серебро, бесшумно сменяющие друг друга слуги…. Хоровод светской беседы, затягивающий, мороком застилающий разум… Такой легкий, шутливый, приятный, с будто обтесанными водой острыми углами. Где же в нем прячется иголка, та самая острая иголка, которая с той же дежурной улыбкой исподтишка вонзается тебе в спину?
Он ел и смотрел на них. Что они на самом деле думают? Кто из этих блестящих дам и галантных кавалеров будет горевать завтра? Исчезнут ли мушки с их лиц? Или они пьют это вино, будто кровь?
Голова будто разрывалась изнутри, напоминая бархатистый плод на тарелке. Если сделать крошечный надрез — брызнет сок. Или кровь. Он на миг отложил нож в сторону, пытаясь избавиться от навязчивых сравнений.