Двое других, прикрывавших генерала, сделали то, что и должны были сделать в такой ситуации: не разобравшись, они сбили его с ног и прикрыли собой. Все правильно — это и есть первое, что должен сделать личный охранник, прикрыть собой охраняемого, а потом и разбираться что происходит. Один из них почти пришел в себя, в руке у него был короткоствольный Инграм, смертельно опасное оружие в этом переулке, где что ни пуля — то в цель. Он видел еще плохо — но частично пришел уже в себя и целился по звуку выстрелов. Прыгнув в сторону, к стене, я выстрелил и в него, первым выстрелом попав в руку, вторым — в грудь.
А вот дальше будут проблемы. Третий и последний лежал на генерале — или это генерал лежал на нем, и не было понятно, кто есть кто, и кого надо убить, а кого — обязательно оставить в живых для долгого и основательного разговора. Подскочив, я ударил его ногой, пытаясь перевернуть. Чтобы увидеть лицо, он перевернулся — и в этот момент что-то выпало у него из руки, покатилось по грязи — маленький черный мячик, сконцентрированная смерть.
Ах ты…
— Куше-вуа![33] — заорал я изо всех сил и пнул по гранате, отбрасывая ее в сторону лестницы, и сам падая на генерала, чтобы прикрыть его от возможных осколков, если выбить гранату вниз не удастся. Промелькнула еще мысль, что снизу должен идти Патрис, и сейчас он должен быть как раз где-то у лестницы. И если он не поймет уставную команду и не выполнит то, что я крикнул — хотя команды вбиваются на уровне подкорки, как у дрессированных собак — то Патрису хана. И если граната доскачет до конца лестницы и только потом взорвется — то Патрису тоже хана. А потом хана и мне, потому что мне придется объясняться с разъяренными парашютистами первого парашютно-десантного полка Иностранного легиона, которые только что вышли из боя. И ни один из них не поверит, что подозрительный русский хотел как лучше — а не завел их в засаду на узких улочках проклятой Касбы, а потом не убил одного из их боевых товарищей. Что-что — а парашютисты Иностранного легиона последние люди, перед которыми я бы хотел оправдываться за пролитую в операции кровь.
Долбануло — граната хлопнула на лестнице как конфетти, а через долю секунды мне прилетел такой удар в голову, от которого искры из глаз посыпались. Второй удар я отбил, третий нет, успел вскочить одновременно со своим врагом — и почувствовал, что потерял пистолет, выпустил его из рук. А враг стоял напротив меня — молодой, лет тридцати, гибкий, тренированный, и я видел, что мне с ним не справиться…
Генерал, сбитый с ног своими телохранителями, и теперь получивший свободу зашевелился на грязной мостовой Касбы, его рука первым делом полезла в карман…