— Вы тоже писатель? — спросил я.
— О, найн! — горячо и весело запротестовал тот. — Я совсем по другой части. Хотя в наших профессиях есть много сходства.
— То есть? — спросил я.
— Видите ли, я биолог и работаю над созданием нового человека. Разница состоит в том, что вы создаете своих героев силой воображения, а я с помощью достижений современной науки.
— И что же за героев вы создаете?
— А это я вам с удовольствием как-нибудь и расскажу и покажу. Вот как только вы тут со всем ознакомитесь и освободитесь, приезжайте ко мне в Комнаком…
— Куда? — переспросил я.
— Комиш![9] — закричал молодой человек по-немецки и засмеялся. — Первый раз вижу человека, который не знает, что такое Комнаком.
— Классику это простительно, — заметил Дзержин Гаврилович. — Он прибыл к нам совсем недавно и еще не во всем разобрался.
— Натюрлих[10], — охотно согласился молодой человек и объяснил мне, что Комнаком — это Коммунистический Научный Комплекс, генеральным директором которого он, Эдисон Ксенофонтович, является.
— Там проводятся биологические эксперименты? — спросил я.
— Всякие, — сказал он. — У нас в Комплексе сосредоточены все науки, и я всем этим руковожу, но сам лично занимаюсь исключительно биологией. Я вам все покажу, обязательно приходите. А пока мне, извините, пора. Он пожал руку мне и Дзержину Гавриловичу и тут же исчез.
Мы остались вдвоем, и Дзержин Гаврилович долго расспрашивал меня о моем впечатлении от всего увиденного в Безбумлите.
Я высказался самым одобрительным образом об уровне технической оснащенности коммунистических писателей, но в то же время выразил осторожное сомнение относительно творческой свободы, которой эти писатели пользуются.
— Меня удивило, — сказал я, — что они все обязательно должны писать так называемую Гениалиссимусиану. Я нисколько не сомневаюсь в многочисленных достоинствах Гениалиссимуса, но все-таки мне кажется, что у писателей могли бы существовать и какие-то другие темы.
Кажется, мои слова Дзержину Гавриловичу не очень понравились.
— А кто вам сказал, дорогуша, что они все обязаны писать именно Гениалиссимусиану? — спросил он, нахмурившись. — Неужели Смерчев?
— Ну да, — признался я, тут же испугавшись, не подвожу ли Коммуния Ивановича. — Именно он мне это все и сказал.
— Какая глупость! — горячо возмутился Дзержин. — Какая клевета! И вы, такой умный и наблюдательный человек, неужели могли поверить подобному вздору?
— Ну а как же я могу не верить? — сказал я. — Я же здесь человек совершенно новый.
— Ну так вот, поверьте мне, — сказал Дзержин решительно. — Я пользуюсь репутацией очень прямого и правдивого человека. Поверьте мне, все, что сказал вам наш уважаемый Коммуний Иванович, есть полная чушь и глупость. Наши подкомписы пользуются такой свободой, какой не было никогда ни у кого. И пишут они не то, что им приказывают, а абсолютно все, что хотят. Хотят, пишут за Гениалиссимуса, хотят — против. Никаких ограничений для них не существует.