— Я хотел просить вас об одной услуге, Марк.
— Да, пожалуйста.
— Дело вот в чем. Мне было бы приятно… мне хотелось бы, чтобы вы поехали со мной завтра на аэродром, если вас это не затруднит.
— С удовольствием.
— Прекрасно, — говорит он с явным облегчением.
Дорогой Дюрбен снова охвачен беспокойством. Он ведет машину слишком быстро.
— Мы опоздаем.
— Да нет же, у нас больше часа в запасе!
— Вот как.
Чтобы отвлечь его, я пытаюсь говорить с ним о Калляже, но на этот раз он меня почти не слушает.
Наконец-то аэродром — небольшая высохшая равнина, кое-где купы низкорослых сосен, розовые черепичные крыши ферм, вдали по дороге катится дребезжащая повозка, и кажется, что она того и гляди выедет на взлетную полосу, уже заросшую сорными травами.
Самолет, конечно, опаздывает, жара стоит страшная, и в небольшом зале ожидания мы чувствуем себя, как рыбы в аквариуме, которым не хватает кислорода.
Наконец самолет, слегка подпрыгивая, приземляется. Мы приближаемся к трапу. Из самолета выходит группка людей, солнце ослепляет их.
— Вот они! — восклицает Дюрбен.
Тоненькая женщина в красном костюме держит за руку девочку, тоже в красном платьице. Темные очки, на волосах легкий шарф — точно принцесса из кинофильма — и уверенная походка наших аристократов, выработанная долгими годами игры в теннис и танцами. Удивительно, как много можно прочитать на лице человека, идущего вам навстречу и не знающего, что за ним наблюдают, когда он еще не успел надеть на лицо защитную маску.
Мне кажется, за те несколько мгновений, что она шла к террасе аэровокзала, я угадал все. Затем она заметила Дюрбена, который поднял руку. На губах ее появилась улыбка, показавшаяся мне лишь приличествовавшей случаю. Девочка же принялась от радости прыгать, косички ее затряслись. Но мать, сжав ее руку, должно быть, одернула ее, потому что она снова зашагала степенно.
Элизабет, безусловно, была очень хороша: удивительная гармония черт, чуть туманный светло-голубой взгляд, загадочная улыбка. Лицо с портрета Леонардо. В ней сочеталась нежная прелесть святой Анны с горделивостью красавицы с фероньеркой. Но она принадлежала к числу тех женщин, красота которых вызывает во мне тревогу, поскольку я понимаю, что красота эта поверхностна, она словно завеса, за которой притаилась тьма, и это самая опасная ловушка. Зато меня пленили живой взгляд и вздернутый нос Софи. В ней я не чувствовал скрытых потемок. Она сделала в мою сторону небольшой реверанс и, взглянув на солнце, состроила гримаску.
По дороге к Калляжу, пока Элизабет сообщала Дюрбену последние новости столичной жизни, бросая изредка рассеянный взгляд на окрестности, Софи, как я заметил, наоборот, смотрела на все вокруг с тем же страстным интересом, как некогда и я. Я стал рассказывать ей о болотном крае, отметив про себя, что мне известно о нем не больше того, что я прочитал в книгах. Ей же хотелось знать буквально обо всем: о жителях, растениях, животных. Особенно о животных.