Прислуга ушла. День клонится к вечеру. Элизабет скучает. Ей противны головастики, саламандры, скорпионы, которых притаскивает домой Софи. Дюрбен вернется с обожженным солнцем лицом, восторженный или озабоченный. Она спросит:
— Что так поздно?
— Нужно было закончить одну работу…
Он, вероятно, начнет объяснять, но она не станет слушать и под конец скажет:
— Зачем я здесь торчу? Такие пустые дни… Давай уедем куда-нибудь отсюда, проведем несколько дней вместе. Ну, например, субботу и воскресенье…
— Я отлично понимаю тебя, Элизабет, но сейчас это невозможно. Через три месяца, осенью, сколько угодно.
Тогда, словно внезапно подхваченная волной, она кричит:
— Мне надоело, я болтаюсь здесь просто так, я никому не нужна. Я уеду.
— Ну-ну, Элизабет…
И он снова пустится в объяснения: Калляж… времени в обрез… его жизнь поставлена на карту… нетерпение… терпение… Он положит ей руку на плечо, но она отшатнется и посмотрит на него злым, холодным взглядом, который я не раз подмечал.
— Нет!
Он подумает о том, что Софи, которая напевала что-то в своей спальне, конечно, все слышала. И теперь умолкла. Охваченная беспокойством, насторожившаяся. Он потопчется с минуту на месте, а затем выйдет, захватив с собой неотложные дела, за которыми просидит до полуночи. Наступят сумерки, и прекрасные сине-лиловые блики побегут по морю, но они ничего не увидит.
После невыносимой жары наступали на редкость мягкие вечера, заполненные щебетом птиц, треском кузнечиков и звуками гитары, доносящимися из бараков. Под звездным небом с неясным бормотанием волн струился ветер.
Дюрбен подарил Элизабет большую белую открытую машину, и я поймал себя на мысли, что таким образом, сознательно или нет, он дал ей в руки нить, но бывает, что и самые крепкие нити рвутся.
До сих пор я видел болота лишь мельком, когда проезжал по шоссе, или те, что лежали в окрестностях Калляжа. Короче говоря, я ничего не знал о болотном крае. А это мир, куда следует проникнуть. Со стороны его не узнать, как не узнать той женщины, которой еле коснулся. И если образ женщины пришел мне на ум, то лишь потому, что я уже понял: в такие края влюбиться легко. Я чувствовал, что это может произойти и со мной.
Я направился вглубь по неведомым мне дорогам. Остановил машину. Ветер шуршал в тростнике, колыхал тонкие его метелки. Вдали перекликались птицы. Их крылья шелестели в сухой листве. Время от времени невидимый зверек спрыгивал в канал, над которым я шел по насыпи. То там то сям попадались черные плоскодонки, сети и лебедки — тоже черные и почему-то напоминавшие мне орудия пыток. Да, поистине в этих местах на деготь не скупились, и я думал о том, что край этот создан для засад. Внезапный прыжок из зарослей тростника, быстрый удар — никто не видел, никто не знает! Только поистине бесшабашный человек может пуститься в погоню! Меня охватило чувство тревоги, нерешительности, прошибал холодный пот. Но кто не испытывал подобного чувства перед женщиной, в которую вам суждено влюбиться? Как видите, я снова обращаюсь к языку любви.