Когда я встречался с ней на дорогах, меня охватывало смутное волнение. Она вела машину очень быстро, волосы ее развевались по ветру, лицо закрывали огромные темные очки. В ответ на мое приветствие она издалека махала рукой и тут же исчезала в клубах пыли. Да, конечно, она волновала меня, но вместе с тем я испытывал недоумение и даже подспудный гнев, словно, несясь на бешеной скорости — а куда, я не знал, — она покидала и даже вроде бы предавала меня. Тут, несомненно, проявлялась, с одной стороны, моя симпатия к Дюрбену, a с другой, — как нетрудно догадаться, мое отношение к ней.
Я не люблю той подчеркнутой холодности, в которую рядятся подчас красавицы. Мне претит также, если они проявляют полное равнодушие к делу, которому ты безраздельно предан, а тут я видел не только полное равнодушие, но и презрение. Если же говорить начистоту, то тщеславие мое уязвляли эти прозрачные невидящие взгляды, которые бесстрастно скользят по твоему лицу, смотрят сквозь тебя.
В течение многих месяцев я жил без женщины, точнее, почти без женщин. Я переношу это довольно легко, когда поглощен каким-нибудь великим замыслом, я имею в виду замыслом, который сильнее меня самого, который завладевает всеми моими мыслями, энергией. В ту пору именно таким и был для меня Калляж. И если я разок-другой ездил в Сартану «к девочкам», то скорее для очистки совести, чем уступая желанию. Как уж водится, близость стройки и множество одиноких мужчин привлекли стаю этих пташек, которые поселились в низких домиках неподалеку от арены для боя быков. Не считая полагающихся дурнушек, там были довольно миленькие создания, от которых все же попахивало потом и юфтью. Чем не экзотика? К тому же все обходилось без сантиментов. Впрочем, помимо кратких финансовых переговоров, они упорно не произносили ни слова и быстренько задирали свои юбки в тесных альковчиках, побеленных известкой. Я возвращался оттуда, успокоившись насчет своей мужской силы, но с чувством легкой тошноты. Такой дешевкой себя не обманешь.
Зато Лиловое кафе я навещал охотно, и у меня постепенно вошло в привычку проводить там вечера. Разделавшись с работой, я садился в машину и катил на болота. Я прогуливался в тростниковых зарослях, чтобы глотнуть свежего воздуха. Потом добирался до харчевни в пустой час между аперитивом и карточной игрой и, погладив собаку и поздоровавшись с редкими посетителями, садился поболтать с Мойрой и ее двоюродной сестрой Изабель.
Вскоре я был допущен на кухню, а это уж немалое доверие. Не всякий достоин увидеть то, что Обычно скрыто за кулисами; иной раз там бывает лучше, иной раз хуже, уж как придется. Здесь кухня была именно тем, что «лучше». Я заставал старуху у печи, а Изабель и Мойра занимались своим делом: резали хлеб, откупоривали вино, мыли посуду или возились с чем-то в темном уголке. Завидев меня, они начинали хохотать и отпускали шутки, высмеивая мое обгоревшее на солнце лицо, или мой, по их мнению, слишком благодушный вид, или замечали у меня на поле пиджака приставшие соломинки. «Встречался на болоте с Чумазой!» Они фыркали, толкали друг друга локтями. Я не знал, кто такая Чумазая, но не сомневался, что это либо столетняя старуха из здешних мест, либо еще какое-то чудище.