Китаец может быть про себя последователем Будды, Конфуция, Лао-дзы или Магомета; запрещаются только секты, имеющие политическую цель. К несчастью, христианство причисляется к последним, и трудно дать точное и верное понятие о нем правительству. На миссионеров смотрели как на основателей тайных обществ, и чем более обнаруживали они рвения и симпатии, тем боязливее, недоброжелательнее и подозрительнее становилось правительство, смотревшее на это с своей точки зрения и само не ставившее ни во что религиозные интересы. В его глазах, сменно было предпринимать далекое путешествие и претерпевать столько лишений для того, чтобы безденежно учить молитвам и средству спасти свою душу. Оно видело, что европейцы, проповедующие христианство, везде владычествуют, где бы ни поселились. Оно видело испанцев на филиппинских островах, голландцев на Яве и Суматре, португальцев по близости и англичан везде.
В 1724 году, еще император Юдг-Тчии говорил патеру де-Малья (de-Mailla) между дрочим: «Вы говорите, что ваше учение истинно; я верю вам; если б я его считал за ложное, кто бы мне помешал разрушить ваши церкви и прогнать вас? Лживое учение то, которое под маской добродетели дышит духом восстаний и бунта, как учение Пелиен киао (секта белых ненюфаров). Но что скажете вы, если я к вам, в вашу страну пришлю своих бонз и лам проповедовать? Как вы их примете? Вы хотите, чтобы все китайцы сделались христианами? Я знаю, ваше учение этого требует; но что из этого выйдет? Они сделаются подданными ваших королей. Люди, которые вас слушают знают одних только вас. Во время восстания они будут слушать только ваш голос. Я знаю, что теперь нечего бояться; но когда корабли начнут приходить из-за тысячи миль, тогда беспорядки будут большие…»
Беспрестанные преследования конечно были достаточными препятствиями для обращения китайцев, но это не главное; было время, когда преследований не было. Кан-Хи сам писал в пользу христианства, строил церкви, и проповедники могли, снабженные императорскими письмами, разъезжать по целой стране, и даже сами могли оказывать покровительство. Но, не смотря на это, кроме холодности и равнодушие, они ничего де нашли в народе.
В пяти портах, открытых европейцам, существует совершенная свобода вероисповеданий; она поддерживается европейскими консулами и достоянным присутствием военных судов, и при всем том число христиан не увеличивается больше, нежели во внутренних провинциях. В Маниле, Сингапуре, Батавии, Пуло-Пенанге, где большинство народонаселения состоит из китайцев, конечно, не боятся преследований, но и здесь число прозелитов не прибывает. В Маниле, правда, китаец крестится, чтобы жениться на тагалке, — без этого венчать не станут; но он, при этом условии, так же охотно сделался. бы магометанином. Если ему приходится возвращаться в Китай, то он оставляет жену, детей и религию, и приходит домой так, как ушел оттуда, то есть без веры и без мысли о душе и бессмертии. Материализм в природе китайца, и это, конечно, главная и единственно важная причина медленного распространения христианства в Китае. Китаец погружен в ежедневные свои интересы; выгода и барыш — его единственная цель, к которой устремлены все его желания. Духовному он не верит, не занимается и не хочет им заниматься. Если он и читает религиозную книгу, то читает из любопытства, для развлечения, чтоб убить время; она служит для него таким же занятием, как курение табаку или питье чаю. В своем равнодушии ко всему нематериальному, китайцы зашли так далеко, что они даже не заботятся, истинно ли учение веры или нет, хорошо или дурно; религия у них — мода, которой можно следовать и не следовать. И миссионеры, после стольких усилий и труда, имеют одно утешение сказать, что глас их раздается в пустыне.