Но вот Ямми не стал меня дожидаться. То, что изначально было литровкой, успело потерять добрую половину своего содержимого. Я сел за деревянный, весь в темных пятнах стол, очень подходящий ко всему деревянному, тоже в темных пятнах, интерьеру. Ямми подозвал официантку, и она налила саке в каменный сосуд, чтобы согреть. Через несколько минут жидкость вернулась уже теплой, и официантка разлила по глотку в крохотные кружечки. Ямми уже наполовину опустошил обенто[23] и мрачно ковырял палочками желтоватый тофу.[24]
— Я больше не могу, Сончай, — заговорил он с мягким калифорнийским акцентом. — Ухожу в отставку.
— Хорошо, — ответил я, пробуя саке. — Я поговорю с боссом.
Мне было невдомек, верная это стратегия или нет. Не исключено, что японец настолько глубоко погрузился в депрессию, что его оттуда уже не вытащить. Он исподтишка покосился на меня.
— Третий фильм снят только наполовину. Вам придется искать кого-то другого его докончить.
— Хорошо.
Ямми посмотрел на меня поверх палочек в руке.
— Вас это не волнует? Весь проект под угрозой.
— Я это сознаю, Ямми, но ты художник, человек темпераментный. Если творческое окружение тебе не подходит, ты теряешь способность работать. Викорну придется это понять.
— Он меня не прибьет?
— Мог бы. Но мы уже поняли, что ты не боишься смерти. Помним, как сидел в камере смертника и нам пришлось тебя умолять выйти из тюрьмы.
Ямми принудил себя улыбнуться и оставил игру.
— Я докончу это и сниму еще десять, но потом…
— Брось, Ямми. Будешь кочевряжиться, Викорн с тобой разделается: может, убьет, может, отправит обратно в тюрьму. Не исключено, в тебе есть та самая целостность, и что из того? Кино все равно будет сниматься, если не тобой, то кем-нибудь другим. Боюсь только, что Викорн поручит это дело мне.
Такого оборота японец не ожидал. Положил палочки и уставился на меня.
— Вы же в этом ни бельмеса не понимаете.
— Согласен. А теперь представь, какими ужасными получатся ролики, если за них возьмусь я. Откуда мне, любителю, знать, как перед объективом погружать пенис в вагину? Потребуются десятилетия, чтобы набраться опыта.
Ямми минут десять выдерживал радиомолчание — по крайней мере мне показалось именно так. А затем снова заставил меня заглянуть в бездонный колодец мрачности.
— Вас приставили присматривать за мной, так? Это ваша работа? Давайте надеремся. — Он опрокинул в глотку саке и кивнул, приглашая последовать его примеру.
Я все еще испытывал чувство вины и горевал по Нок, поэтому не мог придумать ничего лучше, как тоже выпить. Не помню, сколько раз мы повторяли этот номер, но к тому моменту, как стали уходить из ресторана, бутылка с именем Ямми, написанным красивым каллиграфическим почерком на японском языке, оказалась пуста. На улице, где над головами грохотали поезда, а внизу воздух отравляли машины, сотни разновидностей сладких закусок на лотках сменились более серьезной едой — лапшой и другими блюдами, которые брали проголодавшиеся работники, утром приехавшие в Бангкок из пригородов и теперь возвращавшиеся домой. В целом пейзаж оказался менее стабильным, чем я мог припомнить. Но Ямми находился в еще более плачевной форме — он едва держался на ногах. И, боясь упасть, вцепился в мою левую руку.