— Не знаю, — ответил Глеб. — Просраться дадут точно.
Виктор Крайчек мерил шагами плац возле деловито урчащего мотором «Лиса». Наличие стоящего «под парами» автомобиля, рассчитанного вовсе не на три десятка человек, и сваленных в кучу заплечных ранцев рождало в головах курсантов мысли, далёкие от благостных.
— Вчера, если кто помнит, — начал Крайчек, с отвращением разглядывая помятый ХБ отдельных индивидов, — группа осуществляла разминочный, — сделал он выразительное ударение, — забег на шесть кругов по периметру. Сегодня вы покажите, на что способны в действительности. Двадцать километров с десятикилограммовым грузом.
По строю прокатился синхронный вдох, застывший в лёгких и в полноценный вздох трансформироваться так и не посмевший.
— Пойдёте маршрутом номер два. Есть среди вас недоумки, которым он не знаком? — молчание. — Хорошо. Сейчас, — Крайчек взглянул на часы, — шесть двадцать три. В восемь тридцать все должны быть на точке сбора. Опоздавшим лучше сдохнуть по дороге. Разобрать ранцы!
Куча рядом с «Лисом» быстро растворилась, осев на плечах курсантов.
Крайчек занял место справа от водителя и подал сигнал к выдвижению.
Группа с машиной во главе проследовала через ворота внутреннего периметра и, свернув влево, легла на заданный курс.
Любой марш-бросок имеет положительные моменты, особенно заметные, когда подавляющая часть времени проводится в окружении бетона и стали. Глеб не знал точно, где расположена «Зарница». Его вместе с группой прочей семи-восьми летней ребятни доставили сюда два года назад в наглухо закрытом кузове грузовика с безымянного аэродрома. Меньше минуты от трапа до машины, а потом — многочасовая тряска в кромешной темноте, наполненной плачем, стонами, запахом блевотины и мочи, через который пробивался еле уловимый хвойный аромат. Да, что-что, а природа здесь была великолепная. Пологие, переливающиеся волнами холмы и сосны на них, огромные, прямые, словно мачты. Когда дул ветер, пушистые зёлёные кроны раскачивались высоко-высоко и тихо шелестели длинными иголками. Весной холмы покрывались густой сочной травой, делая воздух настолько свежим и упоительно сладким, что хотелось пить его, глотать раскрытым ртом ещё и ещё, пока не ощутишь вкус росы на языке. В начале лета деревья-исполины сочились прозрачной, жёлтой и яркой, как солнце, смолой, наполняя всё вокруг необъяснимо прекрасным, чуть щекочущем ноздри ароматом. Иногда удавалось отковырнуть кусочек этого застывшего света, чтобы потом сунуть за щёку и жевать, наслаждаясь его странным, горьковато-терпким вкусом. Осенью запахи снова изменялись, становились мягче и тише, будто впадающая в полудрёму природа старалась убаюкать и своих беспокойных соседей, подносила палец к устам и говорила: «Тшшшш». А когда вслед за порой безмятежного увядания наступала зима, мир вокруг становился ослепительно белым. В солнечный день невозможно было не щуриться. Мириады кристаликов льда, устилающие всё ровным покрывалом, искрились и сверкали под лазурным небом, а сосны нахлобучивали пушистые шапки. Сейчас только-только вступала в права осень. Сентябрь не успел ещё притушить яркую зелень холмов, а прохладный воздух был чист и прозрачен.