Мишель Кассиди рассказывала своему агенту о дурацких репликах, которые ей приходится произносить в этой пьесе. Джонни с интересом слушал. Последним по-настоящему хорошим контрактом, который ему удалось раздобыть для Мишель, было место в гастролирующей труппе «Энни». Тогда Мишель было десять лет. А теперь ей исполнилось двадцать три, и с тех пор немало воды утекло. Джонни удалось пристроить Мишель на главную роль в мюзикле, потому что у нее был на редкость сильный для десятилетнего ребенка голос — продюсер говорил, что она поет, как молодая Этель Мерман, — и еще потому, что у нее были волосы точно такого же цвета, как у этой сиротки, красновато-оранжевого оттенка, на редкость удачно сочетавшегося с ее миленьким платьицем и белым воротничком. Джонни знал, что это ее естественный цвет волос, поскольку спал с Мишель с тех пор, как ей исполнилось шестнадцать.
Мишель ездила по стране вместе с труппой, пока в возрасте двенадцати лет и восьми месяцев у нее не начала оформляться грудь — просто отчаянный поворот событий для всех заинтересованных лиц, особенно для Джонни, который на тот момент, помимо Мишель, представлял всего двух клиентов, причем один из них был просто ничтожеством. Джонни считал, что внезапное превращение Мишель в достаточно фигуристого подростка положило конец ее выступлению в детских ролях. Но рыжие волосы Мишель по-прежнему продолжали сиять, словно красный свет светофора, и, конечно, возможность представлять ее как бывшую звезду «Энни» была отнюдь не лишней, хотя теперь ее голос стал довольно скрипучим — кто сказал, что голос ломается только у мальчишек? Джонни отвел ее на просмотр в театр, ставивший пьесу «Оливер!», рассчитывая на то, что у Мишель есть опыт выступлений в роли сиротки, а фигуру можно как-нибудь скрыть. Но режиссер заявил, что она выглядит скорее как девушка, а не как ребенок. Зато благодаря великолепным рыжим волосам ему удалось пристроить Мишель в рекламу апельсинового сока, а потом еще в ряд рекламных роликов, где нужны были многообещающие тринадцатилетки, приобретающие первый опыт обращения с лифчиками и резинками для чулок. Когда Мишель исполнилось четырнадцать, Джонни нашел для нее место в лос-анджелесском театре, решившем снова поставить «Мы с королем», — роль одной из девочек, хотя к этому времени Мишель и вправду начала выглядеть весьма чувственно, особенно в легкой сиамской блузке и брючках.
Если уж начистоту, голос Мишель преобразовался в нечто, более всего напоминающее блеяние жертвенного ягненка, в которого она вскоре, образно говоря, и превратилась, хотя пока что этого и не осознала. Мишель никогда не была особенно хорошей актрисой, даже когда в театре считали, что она подает надежды, но за время работы на телевидении она нахваталась отвратительных манер, которые теперь придавали ей безнадежно любительский вид. Слишком взрослая для детских ролей, слишком молодая для того, чтобы играть женщин легкого поведения — хотя эта роль ей вполне подходила. Джонни считал, что Мишель нужно будет окончательно оформиться — дозреть, так сказать, — прежде чем он сможет найти для нее мало-мальски приличную взрослую роль. А тем временем, чтобы хоть как-то вознаградить себя, когда Мишель исполнилось шестнадцать лет, Джонни соблазнил ее. Это произошло в комнате мотеля в Алтуне, небольшом пенсильванском городишке, в трех милях от театра, где Мишель играла одну из старших девочек в «Звуках музыки»...