Узнав о том, что предстоит еще один переезд, Урсула разрыдалась, закрыв руками обожженное солнцем лицо и призывая смерть. Она не разделяла настроений мужа, который все еще считал Индию богатейшей и благодатной страной.
Деревни, мимо которых им случалось проезжать, поражали своей нищетой, орудия труда были примитивны, народ казался темным и диким. Везде было одно и то же: скудные поля; полуголые, почти черные индийцы, которые брели за парой быков, тащивших соху; ряды глиняных лачуг; стелящийся слоями дым, что выходил из низких труб. И где обещанные золотые дворцы и груды сверкающих драгоценных камней?
Сознание Урсулы было восприимчиво к красоте вещей, украшений, нарядов. Она не умела и не желала любоваться и восхищаться природой.
Дабы утешить женщин, Франсуа снял большой двухэтажный дом с зеленым садом и фонтаном. Привезенную из Парижа обстановку пришлось оставить в Пондишери, и женщины приобрели все самое лучшее, что можно было найти на местном рынке: диваны, стулья, столы, зеркала. Кое-что пришлось выписать из Мадраса.
Устроившись с относительным удобством, Урсула и Луиза облегченно вздохнули. Оставалась последняя проблема: слуги. Им довольно быстро удалось нанять садовника и сторожа, пожилого индийца. В кухарки взяли молодую топаску, хотя топасов в Баласоре было немного. А вот с горничной возникли проблемы. Белые служанки были наперечет, и, поскольку Баласор был английской факторией, они не желали идти в услужение к француженкам. Можно было попробовать нанять индианку, но как найти подходящую, то есть свободную, не совсем дикую, способную хотя бы что-то понять? Сторож предложил пустить слух на рынке, и женщины согласились.
Прошло почти две недели, а в дом не явилась ни одна претендентка на место. Посовещавшись, Луиза и Урсула удвоили жалованье — по-прежнему никто не приходил. Очевидно, даже самый бедный индиец не желал отпускать свою жену или дочь в услужение к иностранцам!
Урсула сидела за туалетным столиком — жалкой пародией на изящество, окружавшее ее в Париже, — и пудрила лицо. Она понимала, что никогда не смирится с новой жизнью и будет мечтать о возвращении домой. В местном обществе к француженкам относились с холодным уважением, и если Урсулу и Луизу приглашали на приемы и торжества, то только потому, что там по долгу службы должен был присутствовать Франсуа.
Постепенно Урсула впала в скорбное оцепенение; ее больше не задевали скрытая враждебность и настороженность англичан, и она не страдала от скуки, как не страдает от скуки монахиня, перебирающая четки.